Сквозь скромные занавески улыбалось яркое солнце, и ему отвечал детский смех играющих на улице сорванцов. Еще и закадычный приятель Брэди Боров решил заглянуть, дабы сожрать половину завтрака. И на сей раз он вежливо поинтересовался, дома ли его лучший друг и, получив утвердительный ответ, ввалился в уютное семейное гнездышко, не вытирая о коврик ноги.
— А чего глаза на мокром месте? — панибратски спросил он, разглядывая взъерошенного и грустного птенца, отперевшего дверь. Обычно Лили излучала жизнерадостность, подлетая к замкам, а тут перед Брэди стояла осунувшаяся и померкшая девушка в помятом платье.
— Родж, он, — она вытерла ладонью слезки, и ее голос стал заметно тише, — сам все расскажет…
— Ну, блядь, — Боров заранее приготовился к плохим новостям, вздохнул и уверенно зашагал в столовую-гостиную, пока Лили осторожно закрыла за ним дверь и блеклой тенью ускользнула прочь.
Брэди вскоре вальяжно развалился на одном из стульев и поставил в центр стола бутылку со своим пойлом, отбросив в сторону аккуратные кружевные салфетки. Ждал он недолго, от силы минуту, и как только его друг показался в поле зрения, вскочил с места, раскинув лапы для крепкого приветствия:
— Дружище, я рад тебя видеть! И заметь, сегодня я в выходной твой пришел, не ошибся!
Родж прошел мимо, проигнорировав объятия, и устало упал на табурет, опустив голову.
— Здравствуй, Брэди. Я скоро сдохну.
Улыбка медленно сползла с шокированного лица гостя. В итоге он, как дурак, стоял, раскинув лапы и буравя душегуба ошалевшим взглядом, пытаясь осознать полученную информацию. Затем он тоже упал на свой стул, сделал солидный глоток из принесенной бутыли и утерся замусоленным рукавом:
— Хуевые шуточки у тебя, Роджи…
— Это не шутка, Брэдворд. Доктор приходил и сказал, что у меня абре… арбесо… короче, редкая смертельная зараза. Не бойся, тебе она не грозит, если забудешь дорогу в бордель. — Родж потянулся за тем же винцом и жадно отхлебнул дешевенькое пойло. — А мне… остался месяц в лучшем случае.
— Да блядь! Надо… надо чет делать? Ты что, ляжешь и подохнешь вот так вот? Нужны деньги? Так мы, если все скинемся…
— Ни твои, ни деньги других лихих людей я не возьму, — отрезал душегуб.
— А как у друга, а не разбойника, возьмешь? Без возврата? — не унимался Брэди.
— И как у друга не возьму. Хотя бы потому, что у тебя нихуя нет. Так что да, я лягу и подохну.
— Блядь, а я только хотел рассказать, какая фигня тут приключилась… Друг мой, тот самый из банды Кзода, тот, что про проклятье и рассказал — пропал с концами, представляешь? Это ж, получается, злой рок всех найдет… даже тебя нашел, а ты сильнейший из всех, кого я знаю! — В глазенках Борова плескалась растерянность, смешанная с ужасом. Именно тем животным ужасом, с которым столько раз смотрели на Роджа обреченные пленницы перед кровавой оргией.
— А хуй его знает. Но это правильно. По совести. Я всю жизнь был мразью и причинил слишком много боли людям… — спокойно и размеренно ответил бывший бандит, разглядывая столешницу. — Твой знакомый, думаю, тоже не ангелочек, так что и не нечего роптать.
— Тебе болячка мозги выела до черепа, я не пойму? Если ты слабак, или еще хуже — девка, то и нечего по дорогам шараебиться. Сиди дома и вяжи носки и тогда не остановят тебя лихие люди, не снасильничают и не ограбят.
— Я тоже так думал, Бреди. А теперь… скоро умру. И знаешь что, — Родж вцепился глазами в изумленное лицо лучшего друга, словно молил о спасении, — из всей своей лихой жизни мне и вспомнить-то нечего.
— А я бы вспоминал, как мы вместе удирали от мясника с колбасой, и как за тобой смешно сосиски развевались, прям, шарфик, — душегуб тускло улыбнулся на фразу Брэди. — А еще… можно вспомнить, как мы впервые налакались вина и…
— Мы не были в банде тогда, а жили на улице. Херово жили, но все равно были счастливы. Были семьей и еще не успели никого убить, — возразил Родж. — Вот видишь, тебе тоже вспомнить нечего из лихой жизни.
Брэди Боров заметно помрачнел. Он озадаченно пригладил сальные волосы лапой, а его глазенки забегали, словно он пытался откопать в памяти хоть что-то хорошее о своих разбойничьих буднях. Но попойки после дележа добычи слились в неразборчивую мутную жижу, приправленную наигранными воплями шлюх, раздвинувших ляжки прямо на столах. Выдернуть из этой вязкой грязи стоящий образ никак не получалось. Зато детство, голодное, холодное детство, когда приходилось делить пополам один кусок хлеба и ночевать под старым навесом какой-то недостроенной лавки, упрямо всплывало перед глазами. И селедка, коей их с Роджем угостили добрые люди, такая вкусная, жирная, которую они вдвоем до головы обглодали, глядя на звездное небо и мечтая о настоящей счастливой жизни, тоже маячила в памяти по неизвестной причине. Это было самое потрясающее блюдо, что довелось испробовать. Никакой изысканный окорок так и не смог затмить данный подарок судьбы, завернутый в замусоленную желтую бумагу.
— Ну а… а помнишь бабенку одну. Не этих шлюх потасканных, а душистенькую, свежую. У нее еще повозка была красивая и цацок тьма. Тебе ж она по жребию первому досталась, целочкой. Ты ей еще пальцы сломал, чтобы не залупалась много. Это ж как подфартило-то — недавно в банду попал и сразу оттрахал аристократочку во все щели. Че, неужели не вспомнишь? Мне она оч…
Родж громко ударил кулаком по столу, оборвав лучшего друга. В его янтарном взгляде кипела ярость, зрачки превратились в нитки, а уши он прижал к голове, и это не предвещало ничего хорошего.
— Я ее никогда не забуду, Брэди.
Гость невольно насторожился и сжался, будто испуганный котяра:
— Да че ты бесишься, дружище? Я ж помню, какой ты счастливый после этой сучки ходил. Целых два дня сиял, словно новая монета, и все над другими парнями потешался, мол, породистую девку оттрахал, почти принцесску.
— Мне ее крики и окровавленное тело иногда снятся… в кошмарах. Мы не люди… мы даже не зверье. Зверье и то так не поступает, — Родж обнял ладонями померкшее лицо, усмирив вспыхнувший гнев. В конце концов, за что ненавидеть Брэди, коли он чистейшую правду говорит? Тогда душегуб на самом деле радовался совершенному злодеянию и считал его правильным, ибо у сильного есть право жрать слабых.
— Дружище, ты из-за болячки
