— Не надо… я… Пожалуйста, не надо…

— Крапива, — громко и отчетливо произнес господин.

Через миг после команды символы ошейника вспыхнули синим пламенем, и Ната буквально насквозь пронзила острая раскаленная боль, которая, казалось, пульсирует сразу во всем его теле, даже в волосах. Он упал на пол и забился, срывая голос воплями и мольбами, инстинктивно цепляясь пальчиками в проклятый артефакт. А Домрек с улыбкой смотрел на чужие мучения, медленно расстегивая белоснежный сюртук…

●●●

Мартиан-Грегори, как идиот, стоял в комнате, держа поднос, на котором красовался стакан остывающего молока. Он обеспокоенно наблюдал за жестоким сном своего раба, но подойти к верзиле и потрясти его за плечо не решался, ведь даже один случайный удар столь внушительной лапищей, или еще хуже — копытом, может ему все кости переломать.

Сердце юноши сжималось уже несколько минут, пока фавн ворочался, невнятно что-то бормоча в своем кошмаре, никак не реагируя на окрики и прочий шум.

— Натаниэль, — паренек в очередной раз попытался вытащить исполина из цепких лап тревожного сна, только на этот раз его голос звучал намного громче.

— Агхааааа. — Нат распахнул глаза и вскочил, точнее — резко поднялся и сел на матрас, затем принялся тереть веки кулаками. — Хозяин, какого черта, до завтрака еще минимум часа три.

— Ты ударил стенку копытом, и упала картина… Прямо на меня, между прочим…

— Так нехер животных селить через стеночку, — сонно огрызнулся фавн, — сам виноват… теперь терпи или переселяй меня в подсобку… не знаю… во двор.

— У меня есть решение получше. Это теплое молоко и снотворное. Оно на самом деле очень хорошее и мне всегда помогало от дурных снов и бессонницы, — встрепенулся Мартиан и протянул поднос с молоком и печеньками своему рабу.

Натаниэль посмотрел на угощение, скептически прищурившись, потом взял стакан и залпом его осушил, и так же молниеносно расправился с вкусностями. При этом он еще и хитро улыбался, не сводя взгляд с кремовой ночной рубашки, обнимавшей сейчас худенькое тельце господина.

— Хочешь… рассказать про кошмары? — тихонько поинтересовался он, и сел на самый край матраса, поправил очки и сложил руки на коленях. — Я понимаю, это, наверно, что-то личное, но все-таки…

— Мне снится первый хозяин, которому я верил вот просто до кончика хвоста, а он оказался той еще сукой. Кстать, он из ваших. В смысле — понаехал с семьей из Шульгарда хер знает когда, — совершенно обыденно сообщил фавн, облизнулся и расслабленно лег на спину, подобрав свои лапищи под голову. — Можь, знаешь… Эрдиан Домрек из семьи ювелиров.

— Я что-то слышал про эту семью, но не уверен, — растерянно пробормотал парень, и, сделав небольшую паузу, добавил: — Он тебя… бил?

— Избил в первый же день. Все повод искал, к чему бы приебаться. Потом плюнул и так просто избил. Ну и оприходовал, конечно.

— Что, прости? Я не понима…

— Отодрал с особой жестокостью. Тебе с детальками описывать, самыми смачными, или нет?

Мартиан пристыженно опустил взгляд и замолк, спрятав слегка покрасневшие щеки под растрепанной копной золотых волос.

— Зачем он это делал? Я не понимаю, как можно быть жестоким с тем, кто всецело от тебя зависит? С тем, кто… настолько хрупок?

— Потому что мог. Потому что я тогда был его собственностью. Вещью. Живой игрушкой. А игрушку можно ломать, бить, отдавать друзьяшкам на выходные… Да не бери в голову, для таких, как я, это обыденность, — фавн снисходительно улыбнулся, будто и в самом деле ничего страшного не произошло.

Мартиан вместо ответа повернулся к Натаниэлю и робко погладил его косматую гриву, а затем пробежался пальцами по оленьему ушку, тому самому, что было порвано. Он вглядывался в темные глаза, искренне сопереживая рабу, и никак не мог подобрать нужные слова, дабы выразить свои чувства, своё негодование, скорбь и… восхищение его мужеством. Но юноша так увлекся нежной и шелковистой шерсткой, что и не заметил, как наклонился невероятно близко к невольнику.

— Скажи мне, Мартиан-Грегори, что же ты собирался делать с фавенком, если ты пугливый девственник-стесняша? Вы бы друг другу только ушки чесали? — с усмешкой спросил Нат, и тем самым разрушил хрупкую магию. Паренек распахнул глаза, полные удивления, и в ужасе отпрянул, краснея еще больше:

— Прости, пожалуйста, я вел себя неподобающим образом после твоего откровения. Я сам не знаю, что на меня нашло… мне очень жаль. Я, наверно, не выспался, то есть не до конца проснулся.

— Я думаю, на тебя нашло желание потрахаться, ты же, как меня голым увидел, так слюни и глотаешь, — равнодушно зевнул фавн, — мне это льстит, чё. Предлагаю не ходить вокруг и около, а хорошенько повеселиться, — он протянул руку и поймал запястье своего хозяина.

Мартиан от подобных заявлений впал в ступор, и лишь прикосновение Натаниэля заставило его вернуться в реальность.

— Нет! Нет-нет-нет, — заверещал юноша, но не попытался освободиться из стальной и одновременно с этим нежной хватки раба, — я не могу!

— А что так? Хочется же. Я это вижу и чувствую… А, ну да, старый облезлый фавн по статусу не подходит, как я забыл? — еще раз сонно зевнул Нат и опустил свои ушки.

— Дело не в этом. Не только в этом, — Мартиан легонько обнял пальцами запястье исполина и столь же легонько погладил его, стараясь вложить в прикосновение побольше нежности, — на тебе ошейник, а это значит, что это не твой выбор. Что это принуждение, понимаешь? Я так не хочу. Это… это мерзко.

— Я бы чего умного возразил, но меня че-то срубает нафиг. Ты сколько снотворного в стакан вылил, чудо?

— Полфлакончика… я не знал, сколько надо для взрослого фавна, и решил накапать… основательно.

— Блядь, — Нат рухнул на свое ложе и сразу же закопался в одеяла, уже не сопротивляясь цепким объятиям грез, — если я сдохну, то в этом виноват будешь ты! И труп потом заманаешься… закапывать… и вообще, я не успел пошутить насчет твоей… ночнушки… так нечестно…

— Ни слова про мою ночнушку! — отрезал юноша, поправляя тряпичный кокон рабу.

— С рюшечками, — хитро пробормотал напоследок Нат и целиком провалился в сладкий безмятежный сон.

Мартиан еще с минуту простоял рядом, разглядывая порванное ухо, взъерошенные пряди, мужественное лицо, на котором сияла в данный момент счастливая детская улыбка, пока не поймал себя на мысли, что сильнее всего на свете он жаждет наклониться и поцеловать жесткие сухие