В эти несколько бесконечных жутких секунд в опьяненной голове Мартиана мерцали несуразные, дикие и абсолютно непонятные мысли, видимо, от страха и похоти. Паренек прочувствовал до глубины души, что такое быть нижним, принимая не только партнера, но и его правила. Странно, но он не ощущал себя оскверненным или грязным, «опущенным», хотя и боялся этого раньше. Зато, уже проваливаясь в беспамятство, понял, и что же такое быть верхним тоже, — не только брать себе удовольствие, но и дарить его, забрав всю ответственность за того, кто доверился… отдался.

Мартиан рухнул на измятое ложе, едва фавн выпустил его из объятий. У юноши не осталось сил даже свести бедра. Да на то, чтобы убрать прилипшие волосы с лица, сил никаких не нашлось, что уж говорить про ноги? Реальность по крупинкам растворялась в темноте вместе с комнатой и тихими неразборчивыми словами самого дорогого в мире существа.

●●●

Сквозь спокойный и бесконечный мрак первыми пробились неописуемая жажда и боль, разливавшаяся по телу, — не такая сильная, чтобы кричать, но и не столь слабая, чтобы забыться. Мартиану казалось, болело у него все: — каждая мышца, каждая косточка, каждый орган внутри. Также он отчетливо понимал, что находится в постели, одетым в свою ночную рубашку. А еще он чувствовал себя чистым, будто после ванны, что было довольно приятно.

— …Маленький, не торопись только, — в неясном и расплывающемся мире прорезались вполне понятные слова, которые могли принадлежать лишь одному созданию. Затем появились руки, протянувшие кружку с какой-то мутной жидкостью.

О том, что Натаниэль предложил редкостную несусветную гадость, Мартиан задумался уже после того, как торопливо выпил больше половины. А затем медленно проглотил оставшееся.

— Умничка, даже уговаривать не пришлось, — похвалив, раб смачно вылизал пересохшие губы хозяина и осторожно уложил его обратно на их общее ложе.

Юноша поморщился от весьма неприятных ощущений, кольнувших ниже спины, и устало прикрыл веки, вновь растворяясь в тепле своего гнездышка из одеял и матрасов. Спать хотелось смертельно, и одновременно с этим не хотелось, тело ныло, и еще его била мелкая дрожь, а внутри ощущалась такая пустота, словно все органы чудесным образом испарились.

— Ну как ты, мой маленький Дурашка? — Нат наклонился к любимому, невесомо касаясь его кожи. — Хочешь еще водички?

— Из… болота? — едва слышно поинтересовался юноша. — Нет… спасибо.

— Настойка лечебная, потому и на вкус дерьмо. Но зато через денек-другой будешь у меня танцевать. Ты вообще как? Все хуево или очень хуево?

— Ну… живой вроде, — Мартиан улыбнулся уголками губ и тотчас подскочил на месте: — Очки!!! Где мои очки? — Боль мгновенно резанула его ножиком. — Ай-йааа…

— Вот теперь вижу — ты небезнадежен, — фавн усмехнулся и мягко вернул господина на место и сам забрался в их общее уютное гнездовье из одеял, дабы обнять его и согреть своим телом. — А очки лежат на комоде. Я слежу за ними, ты не думай.

— На самом деле мне очень ху… плохо. Совсем… Мне опять не повезло.

— Именно поэтому я останусь с тобой до вечера, Дурашка. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя сломанной и забытой куклой, которую поимели и бросили в углу. — Натаниэль максимально бережно прижал к себе тельце хозяина и укутал, внимательно наблюдая за реакцией.

— Спасибо… — Мартиан сразу прильнул к исполину, уткнувшись в него лбом и поморщившись от саднящих ощущений внутри.

— Живое тепло лечит. А фавны — они намного горячее людей, ты же знаешь, — огромная ладонь бережно смахнула с лица юноши золотую прядку.

— Я плохо помню… что вчера было… Я ведь ничего не испортил?..

— Дай-ка подумать, — Нат скорчил максимально серьезную физиономию, словно решал сложную теорему, — мне вчера перепала сказочная девственная попка, которую я пялил несколько часов подряд. Ладно, для меня почти каждая задница будет узкой, но твоя… это просто подарок какой-то! Она ж неопытная и такая сладкая! Я едва не поседел от восторга, пока ее надевал на нефритовый жезл.

— Я немного… не это хотел… узнать… — Мартиан лежал весь пунцовый от услышанного.

— Это охуенно, когда чувствуешь, как узенькая дырочка под твоим напором превращается в…

— Нат!!! — перебивая, завопил парень, широко распахнув рассерженные глаза и легонько ударяя ладонью своего нерадивого раба прямо в грудь.

— Что? Ты же хотел узнать, доволен ли я остался. И если по чесноку, то она охуенная, и я хочу ее на все дни рождения вместо подарков! И ты же знаешь, я никогда не вру. Особенно тебе. — По раскаленной от стыда щечке скользнул шершавый язык, заставив юношу зажмуриться.

— Мне… а мне было больно и неприятно, но потом… я, кажется, прикоснулся к раю, хотя боли стало еще больше. И… твои руки, такие сильные, твои прикосновения… этот тихий темп… все вместе станет моим самым ценным воспоминанием.

— Только не сахарная лабуда, Дурашка, пожалуйста… — фавн наигранно поморщился, — нет бы сказать: «я весь обкончался, пока твой гигантский хер долбил мою задницу!». Зачем гора словесий, когда смысл именно в этом?

— Люди так не говорят… и смысл в том, что именно ты… твои руки… и твое дыхание… — Мартиан заметно оживился, хотя слабость и сонливость никуда не делись. Он смотрел на избранника с такой доверчивостью, что по телу верзилы мурашки забегали. — Ты и сам понимаешь, как важно… впервые вручить себя без остатка… это, как брачная ночь.

Натаниэль прекрасно понимал, о чем толкует господин, запинаясь через слово. Когда-то он сам с точно такой же надеждой и безграничным доверием вглядывался в лицо своего первого любовника… своего первого хозяина, отдавая ему не только тело, но и сердце, и душу… чтобы все это растоптали и выкинули, будто бесполезный ненужный хлам. И теперь рядом с ним лежало создание, которое по собственной глупости или наивности, готово точно так же довериться, ничего не попросив взамен. И кому? Рабу со стройки, да еще и представителю второсортной расы.

Натаниэль навострил оленьи ушки, не моргая, и крепче обнял юношу, моментально обволакивая его собой.

— Я знаю. Поэтому, пока я жив, сделаю все, чтобы ты был счастлив, Мартиан. Потому что я… — Фавн говорил размеренно и тихо без привычных ноток сарказма, пока не запнулся на середине монолога, уронив ушки. Как он ни старался признаться в чувствах, заполнивших его разбитое, истерзанное, но еще бьющееся сердце, — ничего не получалось. Язык отказывался произносить столь простую и столь важную фразу: «Я люблю тебя».

— Потому что…