К позднему вечеру все приготовления были наконец завершены, и девушка поспешила вернуться к себе домой, чтобы поскорей выбросить все эти дела из головы. Нечто личное тревожило её уже второй день, с тех пор как обернувшись кошкой она повстречала в лесу молодого охотника. Сколько бы она не пыталась выкинуть это из головы, как сильно не старалась заглушать это в себе, ровным счётом ничего не могло ей помочь.
Впервые увидав её кошачье обличие, Фьёл не испугался её как дикого зверя, не попытался прогнать её, и даже не поспешил язвительно заметить как белой вороной её шкура бросается в глаза среди этих лесов. Совершенно напротив, он назвал её добрым словом. Назвал прекрасной. Но знай, кто стоял перед ним на самом деле, он никогда бы не проронил подобных слов.
"Оборотень" - вот единственное подходящее слово, которым себя она сама называла.
Чего прекрасного могло быть в запретном и позорном облике зверя? Все, кого она знала, все, кого она любила, только и хотели от неё, что навсегда оставаться человеком. Один лишь Фьёл, охотник нацеливший, и приготовившийся пустить в неё стрелу, лишь он один назвал её тёплым словом. И сколько бы Хель не пыталась, она не могла погасить в себе разожжённого этим словом огня.
"Может ли кто-нибудь любить это кошачье обличие?" -,задала было она волновавший до боли вопрос, но тут же, будто отдёрнув руку от разгоревшегося огня, сама себе и ответила: юноша принял её за воплощение Лесного Духа. Знай он, кто стоял перед ним на самом деле... - "Нет, нет. Ничего хорошего в этом позорном обличье нет."
- А потом он пришёл ко мне, и признался, что хищен до лёгкой добычи, - вертя в руках увядавший васильковый венок, прошептала она сама себе.
"Всё правильно, - ответил ей внутренний голос. - Сама ведь ты давно перестала бороться за свою судьбу. Кто же ты теперь, если не лёгкая добыча."
Время близилось к полуночи, в домах тушили свет, а растущий месяц изо всех своих сил пробивался сквозь синеватую пелену, медленно опускавшуюся в долину с заснеженных вершин горного хребта. По улицам стояла тишина. Сварливые собаки уже улеглись, а ночные птицы только начали отходить от своей дневной дрёмы, беззвучно носясь туда-сюда в поисках пропитания. Уморённые приготовлениями жители, в предвкушении грядущего праздника, давно уже спали по своим домам или уже ложились, и лишь один-единственный человек, грузно перебиравший своими точно одеревеневшими ногами по пыльной дороге, наперекор отдыхавшему миру спешил по неотложному делу. Он подошёл к одному из домов с черепичными крышами и не теряя времени постучал в дверь.
Хель встрепенулась, спрятав дубовый венок и отложив вместе с ним свои размышления. Настойчивый стук, раскатисто разносившийся по всему дому, не думал прекращаться, и вскоре, задремавшая перед камином матушка, очнулась от объявшей её после дневных хлопот дрёмы и поспешила открывать. На пороге стоял Верховный Друид, и домовой дух, признав своего создателя, гулко скрежетал по стенам, приветствуя его в столь поздний час.
Матушка отворила дверь и удивлённо оглядела гостя.
- Что-то не так с праздником, Старейший? - взволнованно спросила она.
- Нет, празднество здесь не при чем, к великому для обоих нас сожалению. Однако этот разговор не потерпит чужих ушей. Разрешите войти? - поспешно ответил ей старик и, оставив в прихожей накидку, прошёл в большую комнату, освещённую одними лишь плясавшими на тлеющих углях язычками пламени.
Устроившись на свободном, стоявшем перед очагом кресле, и оглянувшись по сторонам прежде чем начинать, он прошептал несколько неясных слов, и, точно превозмогая неведомую силу, властно сжал едва поддававшуюся ладонь в кулак. Домовой дух вдруг всхлипнул, цепляясь за половицы из последних сил, и тут же затих. Теперь никто больше не мог подслушать их разговора, кроме Хель, прятавшейся за дверным проёмом в соседней комнате.
- Несколько особенно зорких глаз твердят, - продолжал он, - твердят будто видели то, что никогда не должны были: будто бы крупная как волк и белая как горный снег кошка, под покровом ночи выбиралась в леса и утром пробиралась обратно в деревню, - проропотал он и прищурив узкие глаза грозно взглянул на женщину. - Это была она?
- Что вы, Старейший, моя дочь знает об опасности. Люди должно быть ошибаются, - поспешила заверить его матушка.
Хель отчётливо слышала каждое его слово. Холодок пробежал по её спине, стоило друиду упомянуть о свидетелях. "Что же я натворила!" - самые разные мысли суматошно мелькали в её голове. "Что же они с нами сделают? Изгонят из деревни?" - подумала было она, и тут же себя в этом уверила: "Да кому эту нужно - если все узнают - жить по соседству с такой мерзостью! В одной деревне с оборотнем."
Всю свою жизнь Хель прожила в страхе перед этим днём, когда, не проявив должной осторожности, она попадётся, и все в округе узнают о чудовище, что всё это время скрывалось среди них. Оборачиваться зверем было ей строго запрещено, но, несмотря на все запреты, несмотря на собственное обещание, данное Кругу Друидов, несмотря даже на то, что сама она за это - вплоть до ненависти - себя презирала, как бы сильно она не крепилась, чтобы удержаться от соблазна, ничего не могло изменить её двуликой натуры. Одного лишь раза, когда впервые обнаружив в себе эту странную способность, она приняла нечеловеческий облик и убежала бороздить раздолье бесконечных лесов и густых трав, Дикому Духу хватило, чтобы воспользоваться внезапно открывшейся в ней уязвимостью и навсегда приковать себя к человечьей душе. С тех самых пор, в тайне ото всех, она раз за разом продолжала убегать прочь от деревенских глаз лишь только для того, чтобы, обратившись кошкой в уединении лесной глуши, на несколько часов побыть, как ей казалось, самою собой.
Она ничего не могла поделать с собой. Не могла бросить превращения, и вместе с тем не могла прекратить стыдиться себя и презирать собственную девичью безвольность. Она не могла никому открыться и излить
