Дак Кьен почувствовала, как тянет под ложечкой, будто кто–то там сжал холодные пальцы.
— Ты прибыла рано. Корабль…
— Корабль должен быть готов.
Она удивилась, услышав другой голос. Все ее внимание сосредоточилось на мексиканке и на том, что значило для них ее появление. С трудом Дак Кьен взяла себя в руки и перевела взгляд на второго прибывшего. Мужчина, судя по внешности, из Хуайяна, по возрасту хорошо за тридцать. Говорил с акцентом уроженца Пятой планеты, из Анджийской провинции. Одет он был в платье с пестрым значком и золотой пуговицей, какие носили младшие чиновники седьмого ранга, но у него был еще и вышитый на шелке черно–белый символ инь–ян.
— Вы Мастер Рождений, — сказала она.
Он поклонился.
— Имею честь.
Лицо у него было жесткое, с резкими чертами, которые сейчас от игры света казались еще резче, с тонкими губами и высокими скулами.
— Прошу прощения за неучтивость, но у нас мало времени.
— Не понимаю…
Дак Кьен снова взглянула на женщину, в глазах которой застыло страдальческое выражение.
— Слишком рано, — сказала она ровным голосом, и говорила она не о времени родов.
Мастер Рождений кивнул.
— Сколько у нас есть?
— Максимум неделя. — Мастер Рождений сдвинул брови. — Корабль должен быть готов.
Дак Кьен почувствовала во рту привкус желчи. Корабль был почти закончен, но его, как нефритовую фигурку, нельзя исправлять или переделывать. Дак Кьен и ее команда разработали его специально для Разума, который сейчас был внутри Зоквитль, использовав исходные данные, предоставленные императорскими проектировщиками: тип энергий, сенсорику и тело Зоквитль. Корабль будет слушаться только его, только этот Разум сможет войти в сердце корабля и направить его в Дальний Космос, где он будет перемещаться на самых высоких скоростях.
— Я не могу… — начала Дак Кьен и умолкла, потому что Мастер Рождений покачал головой, и она без слов поняла, что это значит.
Придется смочь.
Она не сразу получила эту должность, а только второй раз пройдя государственный экзамен. Ей так хотелось получить именно эту — не в магистрате и не в районном суде, не в роскошном дворце имперской администрации, не в престижном Дворе Пишущих Кистей, что на ее месте выбрала бы нормальная девушка. Теперь ее будущее зависит от того, как она справится.
Второго шанса никто не даст.
— Неделя. — Хан покачала головой. — Чем они там думают, в этой Мексике?
— Хан!
У нее был трудный день, и, вернувшись домой, Дак Кьен рассчитывала отдохнуть. В глубине души она знала, как ее подруга воспримет эту новость: Хан была поэтом, художником, всегда искала точное слово и точный образ. Она лучше всех понимала тонкости созидания и не признавала никаких оправданий для торопливости.
— Я должна это сделать, — сказала Дак Кьен.
Хан скривилась.
— Потому что на тебя давят? Ты сама знаешь, что из этого выйдет.
Дак Кьен показала на низкий стол красного дерева посреди комнаты. Там стоял прозрачный куб, в котором неторопливо вращалась модель корабля, в ней угадывались знакомые черты других кораблей — тех, что вдохновили новый образ: от великого «Красного сазана» до «Золотой горы» и «Белоснежного цветка». Это их облик мерцал во тьме прошлого, медленно и неуклонно выливаясь в ту самую конструкцию, которая висела теперь за стенами инженерного сектора.
— Он цельный, сестренка. Нельзя его расчленить мясницким ножом и остаться при своей репутации.
— Она может погибнуть, — сказала Дак Кьен. — Умереть при родах и, что хуже всего, умереть напрасно.
— Ты про женщину? Но она же гуи. Иностранка.
Слово не имело значения.
— Мы тоже когда–то такими были, — сказала Дак Кьен. — У тебя короткая память.
Хан открыла рот и закрыла. Она могла бы сказать, что они все никогда не были гуи, что Дайвьет не одно столетие был китайским, но Хан гордилась тем, что она вьетнамка, и не собиралась упоминать эти постыдные мелочи.
— Так значит, ты беспокоишься за женщину?
— Она делает то, что должна, — сказала Дак Кьен.
— Не задаром.
Голос Хан звучал немного презрительно. Большинство женщин, вынашивавших Разум, были молоды и шли на этот отчаянный шаг, чтобы потом выйти замуж за уважаемого чиновника. Чтобы повысить свой статус и войти в семью, которая будет им рада, и получить шанс растить своих детей.
Хан и Дак Кьен сделали другой выбор. У них, как и у всех, кто нашел себе пару того же пола, никогда не будет детей. Никто не воскурит для них алтарь предков, никто не вспомнит о них и не помянет в молитве, когда их не станет. При жизни они всегда будут второсортными гражданами, не выполнившими свой долг перед семьей, а после смерти о них забудут, будто их никогда не было.
— Не уверена, — сказала Дак Кьен. — Она мексиканка. Они на все смотрят иначе.
— Ты говоришь так, будто она вынашивает его ради Хуайяна.
Ради славы и ради детей. Всё это Хан презирала, считая непреходящую страсть производить себе подобных из поколения в поколение отвратительным бременем. Дак Кьен прикусила губу. У нее не было такой непоколебимой уверенности в своей правоте.
— В конце концов, у меня не то чтобы был выбор.
Хан помолчала немного. Наконец она встала, подошла и устроилась рядом, так что волосы ее упали на плечи Дак Кьен, и погладила ее по затылку.
— Сестренка, ты же говорила, что выбор есть всегда.
Дак Кьен покачала головой. Да, она так говорила. Когда страдала от упорства семьи, требовавшей, чтобы она вышла замуж и обзавелась детьми; когда они с Хан, устав заниматься любовью, лежали в темноте рядом, и ей рисовалось будущее — без детских голосов, с упреками и осуждением.
Хан всегда интересовалась только искусством и всегда знала,
