— На уровень посмотрите же, болваны! — заорал он.

— Слышал я про этих каннибалов, — сказал Ишино. — Отрубают человеку кисти и ступни и вывешивают вялиться на ветерке.

— Это в Новом Йезо, а не здесь, — сказала Хаяши. — Я это видела. Это у них такой ритуал. Они не едят, а просто спектакль такой.

— Я знаю, что мне рассказывали, — уперся Ишино.

Все вернулись на катер. Солнце скрылось за куполом стадиона. Хаяши на корейский манер жарила на решетке креветок, а Ишино варил клейкий витаминизированный пайковый рис.

— Эй!

Накада подняла глаза от карты, которую они изучали вместе с Шираокой, и увидела рядом с катером фантастическую фигуру, прыгавшую на горячей плитке с ноги на ногу: высокая, расхлябанная, как марионетка, в драной форме какой–то гражданской службы Варяжской Руси из белой шерсти, отороченной бледно–голубым шелком. Когда она приблизилась, Накада поняла, что это человек. Круглая хазарская шапка, светло–голубые глаза на небритом, красном от солнца лице. На вид ему было от тридцати до сорока. Он был босиком.

— Эй! — позвал он и спросил по–японски: — Говорите по–гречески? Поднимаетесь на север?

«Поднимаетесь на север»?

— Я говорю по–гречески, — с трудом сказала на греческом Накада.

— Хорошо, хорошо.

Человек прыгнул на палубу, едва не свалив кастрюльку с рисом.

— Извиняюсь. Идете вверх по реке, да?

Греческий у него был немногим лучше, чем японский, но говорил он уверенней.

— Я Семенов. Андрей Карлович. Поэт. Из Новгорода. Вам надо пересечь город?

— Да, мы пойдем вверх по реке, — сказала Накада. — И нам придется пересечь город. Ну и что?

— Судоходный канал, — сказал русский.

Он взял в руки карту, отстранив Шираоку, и стал рассматривать.

— Я покажу.

И тут же уронил ее, отвлекшись на Хаяши, которая снимала с гриля креветки.

— Эй! Креветки!

— Эфесо, Эсмирна, Пергамо, Тиатира, — перечислял русский, усевшись на крышу рулевой рубки. Босые ноги были черны от грязи. — Сард, Филадельфия, Лаодекия. Семь городов.

Катер шел по широкому, забитому мусором каналу, более–менее придерживаясь инструкций русского, но Шираока то и дело сверялся с картой, а Ишино с Хаяши стояли на носу и следили за тем, чтобы не врезаться во что–нибудь.

— По легенде. Знаете ее?

— Какая легенда?

Накада, босая, сидела, обхватив колени руками, прислонившись спиной к турбине. С того момента, когда она передала русского на попечение недовольного Шираоки, она почти не обращала на него внимания. Она наблюдала за городом.

Первые поселенцы, которые основали город и назвали его во славу Семи епископов Эспирито–Санто — городом Святого Духа, — построили его на возвышенности между озером и Акуамагной, хотя строительный камень им пришлось перевозить сюда на баржах из каменоломен, находившихся за сотни километров выше по течению. С палубы катера, лавировавшего среди обломков, чтобы не натолкнуться на рухнувший кран или перевернутую баржу, Накада хорошо видела Старый город, Альта–Сидад. Соборы лежали в руинах, от соседних зданий остались одни коробки. На улицах стояли грязные лужи, а спускавшаяся к набережной Праза–душ–Бишпос зияла выщербленной плиткой, как больной — оспинами.

— Легенда о Последних Днях, — сказал Семенов. — В Иберии и Франкии есть легенда о семерых епископах. Будто бы им удалось спастись от армии калифа. Они добрались до Опорты, погрузили на корабли своих сподвижников и все сокровища и пересекли Западный океан. Будто бы Айя Эулайя, которой они молились, привела их к берегам острова, который они назвали Антилией.

Накада отметила про себя, что на эту тему русский лучше стал говорить по–гречески.

— Епископы основали там новое христианское царство, новый Израиль. И построили семь золотых городов — по числу епископов. А еще там говорится, что однажды епископы вернутся и возродят христианство.

— Непохоже, чтобы они решили начать отсюда, — сказала Накада.

Русский ничего не ответил.

Воздух обжигал, как вода в горячих ключах, как свежая зола. Небо было синее и абсолютно чистое. Бандиты и каннибалы, которых боялся Ишино, не давали о себе знать. Не было видно ни рыбы, ни птиц, ни людей. Нижний город, с его лабиринтом деревянных улочек, где жили и работали большинство обитателей Эспирито–Санто, стоял пустой. О том, что здесь канал разветвлялся, можно было догадаться по еле заметному движению мусора, вместе с которым ползли мертвые тела, трупы собак и свиней, кружа в медленных водоворотах возле случайных препятствий вроде рухнувшей балки или перевернутой лодки.

Накада смотрела на все это с приятным чувством меланхолической грусти. В пакетике, который она украла с тележки в ожоговой палатке, лежала, быть может, лишь четверть ее обычной дозы, но и одного грана опиума было достаточно, чтобы снять напряжение и вернуть способность воспринимать окружающий мир. Она ощутила, как ее охватывает mono по aware[77], обреченность, которая, как ей казалось, и несла их суденышко — по грязным водам канала, среди руин и трупов, под чистейшими небесами, — несла всех и вся в этом мире. Накада глядела на развалины, и, невзирая на жару, от осознания трагической красоты мира ее била дрожь.

Впервые за много месяцев она чувствовала себя живой.

Если бы все это случилось не в Эспирито–Санто, а где–нибудь в Искандерии или в Мессалии, Нанджине, Коку ре или Кумби–Салехе — в любом месте, какое мы радостно называем цивилизованным миром, — история человечества была бы разделена надвое. До и после. Невинность и опыт. Первые и последние дни закона. Конец Юги и начало новой эры. Но все это произошло в Антилии. И, как почти все, что происходит в темных уголках Земли, осталось незамеченный за их пределами. Меня это устраивало. Для меня это означало, что я не обязана им сочувствовать.

Из записной книжки лейтенанта медицинского корпуса Чие Накады

Русский сошел возле разбитых шлюзов, взяв за работу пакет гуманитарного риса, несколько пачек соевых хлопьев и несколько банок с напитками — дистиллированная вода, зеленый чай и рисовая водка.

— Вы ведь пришли за ней, да? — тихо сказал он Накаде, когда перебирался с катера на причал. —