— Чтоооо?! «Взят под арест» — это, по-твоему, «в порядке»?!.. Чему ты смеешься, мерзавец, что ты еще скрываешь от меня, а ну-ка, говори, говори немедленно! — Эрнест в притворном гневе ухватился за шею Соломона и принялся увлеченно его трясти. Но железные пальцы Кадоша стиснули тонкие запястья любовника, и он снова навалился на Эрнеста и прижал к кровати всем своим весом:

— Скажу, если ты перестанешь меня душить и сам замолчишь на пару секунд! Да, Лис под домашним арестом и круглосуточным наблюдением… А в роли надзирателей выступают папа, мама, Руфь — наша сестра, нарочно прилетевшая из Канады, и целый десяток дядюшек и тетушек, прибывших из разных мест Европы, чтобы своими глазами увидеть воскресшего племянника.

Эрнесту стало смешно, стоило в красках представить себе происходящее на вилле в Монтрё, но, сдерживая улыбку, он все еще недоверчиво переспросил:

— Это правда?.. Это единственная причина, почему Лис не навещает меня?

Причина была не единственной, однако полностью правдивой, и Соломон спокойно улыбнулся:

— Meine Liebe, кажется, ты еще не понял, во что впутался, связавшись с обрезанными парнями из иудейского племени. И ты никогда прежде не видел разветвленный клан Кадошей во всем его блеске… иначе ты бы понял, что в ближайшую неделю у Исаака нет ни одного шанса покинуть дом без сопровождения.

— Ммммммм… так вот в чем дело… кровь не водица! — проворчал Эрнест и ревниво нахмурился: ему действительно не приходило в голову, что впридачу к близнецам он получит их родственников, законно претендующих на время и внимание Сида и Лиса.

В Париже все это казалось нереальным, абстрактным, а в Валлорисе они провели совсем мало времени в компании одной только фрау Эстер. За пару дней художник не успел оценить степень влияния матери на жизнь сыновей, и теперь испытывал сложные чувства. Ему было и завидно, и больно, ведь свою мать он недавно потерял… но будь Элен Верней жива, она предпочла бы находиться где угодно и с кем угодно, только не у постели сына. Забота о других никогда не была ее призванием, зато она не лицемерила, изображая тревогу, которой не испытывала, и не притворялась добропорядочной наседкой «ради приличия».

Эрнест осознавал — трезво, хотя и не без горечи — что собственное равнодушие к родне по крови и семейным церемониям унаследовал именно от нее. Братья Кадош воспитывались совсем иначе, кровные узы для них не были пустым звуком, и это придется принять как данность.

Соломон, не желая видеть Торнадо печальным, тем более, что сам был косвенно виновен в его огорчении, принялся шептать ему ласковые утешения и покрывать такими чувственными поцелуями, что очень скоро пробудил ответное желание… но прежде чем заново вовлечься в любовную игру, Эрнест заставил Сида поклясться, что тот отыщет управу на тетушек и дядюшек, и в самое ближайшее время устроит свидание с Лисом.

Соломон поклялся, но укоризненно покачал головой:

— Неужели ты и в нем сомневаешься, ревнивый упрямец? Исаак безумно любит тебя, только о тебе и думает, и очень скучает…

— Я знаю… но пусть он скажет мне об этом сам.

***

На следующий день, глядя на энцефалограмму и компьютерный снимок головного мозга Эрнеста, и сравнивая их с результатами, полученными три дня назад, доктор Кадош в удивлении сказал своему коллеге и главе неврологического отделения, доктору Штольцу:

— Эти снимки как будто принадлежат разным людям… Либо произошло чудо, либо я должен признать, что допустил ошибку в интерпретации симптомов, и неправильно поставил диагноз месье де Сен-Бризу.

— Да, изменения поразительные, — согласился Штольц. — Но, может быть, это лишь временные улучшения, или быстрая реакция на препараты? Во всяком случае я бы посоветовал ни один из них не отменять, и наблюдать за больным в клинических условиях еще по крайней мере недели две… Тем более, что его отец настаивал на самом тщательном соблюдении всех медицинских протоколов.

«Две недели! Ну конечно… За две недели Эрнест или подожжет клинику, или сбежит через окно, и мы его не удержим, даже если привяжем к кровати. А в этом нет никакой нужды, я теперь ясно вижу, что все симптомы, так напугавшие меня, были психосоматическими. Я форменный болван. Игнорировал его природную чувствительность и эмоциональную лабильность, в то время как их следовало поставить во главу угла».

— Не думаю, что ему пойдет на пользу столь длительное пребывание в больничных стенах, — решительно возразил доктор Кадош вслух. — Понаблюдаем сутки или двое, если результаты останутся без изменений или улучшатся, а мой прогноз именно таков, я с легкой душой выпишу виконта на амбулаторное лечение…

— Но вы ведь не собираетесь перевозить его в Париж, в клинику Дюморье? Это было бы совсем не рационально.

— Нет, нет. Он останется здесь, в Монтрё.

Доктор Штольц вежливо кивнул, не считая нужным ставить точки над «и» и уточнять, какая именно вилла окажет гостеприимство молодому де Сен-Бризу — это и так было понятно, как и то, что врач и пациент уже обо всем договорились заранее.

— Мы пропустили обед, месье Кадош, но сейчас время сиесты, так что у нас есть полное право выпить кофе с пирожными. Сегодня в меню кафетерия — буше и малиновая меренга.

Соломон не успел выразить согласие — дверь кабинета за его спиной распахнулась, и вбежал испуганный медбрат, в чьи обязанности входило регулярно наведываться к Эрнесту, делать уколы и следить за приемом лекарств:

— Доктор Кадош! Доктор Штольц! Месье де Сен-Бриза нет в палате… Его нигде нет!

— Что?! — лицо Кадоша, когда он обернулся, было таким, что медбрат охнул, отшатнулся к стене и умоляюще сложил руки:

— Простите… Это мой недосмотр… Я должен был зайти к нему еще час назад, но после обеда он сказал, что будет спать, и просил не беспокоить его до пяти… а когда я заглянул, его уже не оказалось в палате… и окно… оно открыто, и на подоконнике следы чьей-то обуви… уличной…

— Черт возьми! — застонал Штольц и схватился за голову; перед его глазами одновременно встали скандальные газетные заголовки, гербовая бумага судебных повесток и счета компенсационных выплат с пятью, а то и шестью нулями. — Как же это могло произойти?.. Куда смотрела охрана? Где нам теперь его искать?

— Я разберусь, — прорычал Соломон и, оставив Штольца распекать медбрата — от перетрусившего парня все равно не было никакого толка — поспешил на место происшествия. Он догадывался, что могло случиться и куда чудесным образом испарился Эрнест, но ему было трудно