На гигантском листе, разложенном на полу в общей комнате, она рисовала старую липу и вокруг нее разных животных, чтобы каждый мог найти там свой тотем.

Правда, почетная должность штатного художника Маре надоела уже через пару часов: то и дело к ней подходили знакомые и незнакомые ученицы и требовали то мех изобразить более пушистым, то перья сделать поярче. Хорошо хоть, мальчишки остались довольны сходством.

Брин была единственной, кого рисунок тотема совершенно не беспокоил. Она переживала, что Мару поселили слишком близко к мисс Вукович.

– Наверняка она тоже пыталась найти в кабинете Эдлунда письмо твоей матери! – возбужденно шептала она с дивана, пока Мара ползала по полу с кисточкой. – Надеется скрыть улику! И хочет добраться до тебя.

– А почему она не убила меня, пока я была без сознания? – Какая-то частица Мары до последнего отказывалась верить, что убийца находится поблизости.

– Тише ты! Нас могут услышать, – прошипела Брин, захваченная детективной историей. – Мадам Венсан не отходила от тебя! И никого не пускала в палату! И потом, я звонила маме. Она говорит, что Вукович всегда была странной.

Что вообще могли считать странным члены семьи, в которой дочь в четырнадцать лет играла в плюшевых медвежат и между делом зачитывалась научными монографиями? Мара снова смолчала, не желая выпускать наружу все, что кипело внутри. Чтобы сохранить первого настоящего друга ей то и дело приходилось глотать язвительные замечания. Опасность, покушение… Какая-то чепуха, которая просто не может происходить с ней по-настоящему.

– Джо говорит, что вчера мисс Вукович передала Густаву список покупок, – сообщила Брин. – Бедолага завален поручениями перед праздником. Одних свечей придется привезти два ящика.

– И что странного в том, что Вукович тоже к нему обратилась?

– Джо краем глаза видел, что в списке. Ты только не пугайся.

– А чего мне пугаться? Не человеческие же головы она заказала!

– Хуже, – Брин оглянулась и приблизилась к уху Мары. – Она заказала жидкость для гриля и мелатонин!

Исландка вытаращила глаза, как будто сообщила нечто из ряда вон.

– А что такое мелатонин? – уточнила Мара.

– Гормон эпифиза, регулирующий суточные ритмы.

– Брин, пожалуйста!

– Это легкий снотворный препарат для людей. Но на перевертышей он действует иначе, еще профессор Верлиндер в шестьдесят первом году доказал удивительный эффект…

– Брин! – взмолилась Мара.

– В общем, для перевертышей это очень сильное снотворное.

– Хорошо. И чего здесь страшного?

– Ты что, не видишь связь? На солнцестояние домики будут пусты, все соберутся в главном здании. Она рассчитывает усыпить тебя и…

– Поджечь?! – ошарашенно закончила Мара. – Как маму?

– Ну это всего лишь догадка, – Брин пожала плечами. – Но я бы на твоем месте постаралась в день рождения не выходить из главного здания, все время быть рядом с кем-то из наших, ничего не пить и не есть.

– Совсем ничего?

– Или есть прямо около кухни синьоры Коломбо, чтобы никто не успел тебе ничего подсыпать.

– Чего подсыпать? – раздался низкий голос.

Мара вздрогнула от неожиданности. Джо со своими габаритами немыслимым образом умудрялся подкрадываться бесшумно.

– Привет, Джо. Ты бы постучался…

– Красиво, – он кивнул на картину и уселся в большое кресло.

– Медведя я тоже скоро нарисую.

– Хорошо. И что тебе подсыпят?

Мара и Брин переглянулись.

– Сказать? – спросила исландка.

В Джо было что-то надежное и крепкое, его спокойствие распространялось на тех, кто оказывался рядом. Если кому и доверить тайну, то ему, потому что он бы точно никому не сболтнул. И Мара выложила молчаливому собеседнику всю историю от пожара до жидкости для розжига и мелатонина. Джо выслушал ее невозмутимо, ни разу не шевельнувшись.

– Почему вы не расскажете Эдлунду? – поинтересовался он, когда Мара закончила.

– А что я ему скажу? Вукович он знает сто лет, а меня – неделю. Угадай, кому он поверит? Тем более у меня нет никаких доказательств.

– Значит, надо их добыть, – осенило Брин. – Ты дождешься, пока мисс Вукович предложит тебе еду или напиток, спрячешь их, а потом отнесешь Эдлунду. Все! Ее дело передадут в Верховный совет, и уж они-то заставят ее признаться в остальном.

– Какой Верховный совет? – удивилась Мара.

Джо и Брин уставились на нее, как бедуин на снежные сугробы.

– Верховный совет солнцерожденных, – пояснил парень.

– Они принимают решения, которые касаются мира перевертышей, – продолжила Брин. – В том числе расследуют преступления, устраивают суды, сажают преступников.

– Даже специальная тюрьма есть?

– Конечно! А какой смысл сажать перевертыша в обычную? Он перевоплотится в крысу или в охранника, и никто его не поймает. А в тюрьме для перевертышей за ними строго следят, а особо опасным или сумасшедшим назначают пожизненный курс уколов ХГС.

– Что это? – нахмурилась Мара.

– Хорионический гонадотропин солнцерожденных, – расшифровала исландка. – Это как гормон беременных у человека, только у перевертышей.

– И как он действует? – Мара совершенно забросила картину и слушала подругу, раскрыв рот.

– Тебе бы стоило почитать книгу Эдлунда, – осуждающе произнесла Брин. – Действие гормона открыл профессор Айвана, поэтому его дико уважают в Верховном совете. Дело в том, что во время беременности перевертыши утрачивают способность перевоплощаться. Они не могут вовлечь в трансформацию другого человека, еще не рожденного ребенка. Айвана доказал, что дар блокирует именно этот гормон, ХГС. А Верховный совет использует открытие в своих целях.

Мара поежилась. Мартин Айвана, возможно, и был гениальным ученым, но она была рада, что Селия сдержала слово и все это время не подпускала к ней профессора. Айвана и Эдлунд целыми днями торчали в лаборатории, и тренировки летних пришлось взять на себя профессору Лобо, самому настоящему испанскому вервольфу, от которого дружно пищали старшекурсницы. А подготовка к празднику легла на хрупкие плечи мисс Вукович. На ее настроении это сказалось отрицательно, и Маре подумалось, что если хорватка и не была убийцей раньше, то в любой момент готова была ею стать.

Вечером, когда плакат с тотемами был закончен, а ученики уже разбрелись по домикам, и даже Нанду, измученный репетициями, не развлекал народ песнями на веранде, Мара, Брин и Джо сидели на пустом поле для тренировок и жевали печенье синьоры Коломбо. До солнцестояния оставалась всего пара дней.

Убаюкивающе шуршало море, ветерок доносил из главного здания приглушенные звуки джаза – профессура тоже имеет право расслабиться, – небо было расцвечено молочно-розовыми и сиреневыми полосами заката. Приближался самый долгий день в году, и ночь из скромности не показывалась вовсе. Маяк привычно светился, хотя суда здесь проплывали редко. Его луч пробивался сквозь кружевные кроны старых лип.

– А вы слышали историю про маяк? – Брин мечтательно смотрела в сторону пристани.

– Ему же целая куча лет… – протянула Мара. – Наверное, накопились легенды про призраков и пиратов.

– Какие здесь пираты? – Джо отправил в рот целое печенье.

– Никаких пиратов, – улыбнулась Брин. – Эту историю мне рассказала мама, когда только привезла меня сюда. Оказывается, около двадцати лет назад оттуда спрыгнула девушка из зимних. И разбилась насмерть.

– А почему? – Неприятный холодок словно пробрался Маре под кожу и лизнул позвоночник.

– Кажется, от несчастной любви. Говорят, на ее похороны приехали почти все выпускники.

– И что потом? – Мара затаила дыхание.

– Ничего. Просто она умерла, и все. По-моему, грустная история.

– А как ее звали? – спросил Джо.

– Необычное какое-то имя…