– Так сразу в голову ничего не приходит… Но я поспрашиваю. Бедная девочка! – сочувственно сказала Селия. – Ларс рассказал, что ты провела всю жизнь в детском доме. Тяжело, наверное?

– Переживу, – Мара неопределенно дернула плечом: ей не хотелось, чтобы ее жалели.

Но Селия уже кинулась обнимать Мару, окатив ее сладким персиковым ароматом.

– Ничего, теперь ты дома, – мягко проговорила гаитянка. – Я должна извиниться за своего отца. Наверное, он сильно тебя испугал со своими экспериментами. Вообще-то он добрый, хотя и кажется сумасшедшим. Не бойся, я не позволю ему тебя обидеть. Только скажи, если я могу тебе чем-то помочь.

– Спасибо, не надо. Хотя… – Мара замялась. – Может, вам удастся выяснить что-нибудь о письме моей матери?

– О каком письме?

– Которое она послала профессору Эдлунду, перед тем как ее убили.

– Что?! – Селия ахнула. – Разве она не погибла при пожаре?

– Неважно, – Мара вдруг поняла, что зря разоткровенничалась. – Я просто подумала…

– Нет-нет, – перебила ее гаитянка, – я обязательно поговорю с Ларсом.

Мара недоверчиво взглянула на собеседницу, пытаясь обнаружить подвох, и поневоле залюбовалась.

В Селии все казалось идеальным: загорелая кожа, ровные зубы, миндалевидные глаза с самыми длинными изогнутыми ресницами, которые Мара только видела в своей жизни. Она была одета просто: дорожные льняные штаны, хлопковая блузка с закатанными рукавами, часы на кожаном ремне. И все же каждое ее движение дышало неуловимой южной грацией. Не хватало только тропического цветка за ухом.

– А кто ваш тотем? – поинтересовалась Тамара.

– У меня нет тотема, – Селия вновь продемонстрировала не улыбку, а мечту стоматолога. – Я зимняя.

– Надо же! А профессор Эдлунд говорит, что у зимних сложный характер! Наверное, вы – исключение.

– Не бери в голову, – подмигнула Селия. – Просто у него перед глазами только Венсан и Вукович.

– Это точно. Извините, я пойду, а то сложный характер мисс Вукович обрушится на меня. – И Мара поспешила вниз по лестнице.

Ей вслед донесся мелодичный смех Селии Айваны.

Глава 9

Друг познается в ночи

Контраст с домиком летних Мара почувствовала сразу, как только переступила порог своего нового жилища. Эдлунд был невероятно тактичен, говоря о сложном характере зимних, и, глядя на коллег по цеху, она с ужасом думала, что и сама, вероятно, не сахар, раз оказалась среди них. И мысленно винила в этом отца и его дурную наследственность.

Ради переселения Мары зимних первокурсниц пришлось потеснить. Густав и Джо собрали в шестом домике двухъярусную кровать и на дверной табличке написали третью фамилию.

Мара попала в спальню, где обитала мрачная девочка-гот из Голландии с громким именем Ида ван дер Вауде, завесившая свою стену душераздирающими плакатами о смерти, и, что еще хуже, Рашми Тхакур, подружка Сары Уортингтон. Сама же избалованная британка вместе с рыжей Шейлой Флинн жила в соседней комнате.

Естественно, новенькой не только не устроили дружелюбной встречи, но и игнорировали ее по всем фронтам. Расспрашивать было не о чем: за несколько дней слухи разнесли по Линдхольму все реальные и выдуманные факты Мариной биографии.

В первый же день Мара усвоила: в обиталище зимних невозможно было случайно взять чужую кружку или полотенце: даже самая мелкая вещица была подписана нестираемым маркером. Рашми и вовсе запирала свой шкафчик на ключ каждый раз, выходя из комнаты.

В гостиной под книги была отведена лишь одна полка, остальные пустовали в ожидании учебников. Каждое мягкое кресло уже кто-то успел застолбить, сидеть можно было только на стуле или диване. С телевизором действовало правило «кто нашел пульт, того и канал», причем из вредности нашедший готов был включить познавательную передачу высшей степени занудства или фильм на родном языке. А помимо Рашми Тхакур, любительницы писклявых песен и танцев в сари, шестой домик мог похвастаться ученицами из Кореи, Йемена, Венгрии и Финляндии. За неделю, проведенную среди зимних, Мара даже засомневалась в своей способности к языкам: она смотрела тарабарщину по ящику и не понимала ровным счетом ничего. Да и Рашми со своими индийскими мелодрамами быстро отбила у нее охоту проводить время в гостиной. Поэтому Мара самоустранилась из игры «спрячь пульт», хотя соблазн врубить перед всеми российский киношедевр был велик.

Большую часть дня она все равно проводила у Брин: та блаженствовала в одиночестве, а на свободную кровать поселила своих плюшевых питомцев. Как-то Тамара случайно скинула их, когда валялась и рисовала, а потом рассадила в неправильном порядке. Брин это привело в ужас: заяц мистер Морковка должен был сидеть слева от медвежонка Левенгука, который боялся сквозняков, а мартышке Дарвину полагалось быть с краю: там открывался хороший вид на липовые деревья.

Мара выслушала эти объяснения, подумала, что прозвище Фриксдоттир было не таким уж нелепым, но вслух спросила только про историю малыша Левенгука. В ответ Брин разразилась детальными жизнеописаниями, и Маре пришло в голову, что ее подруга, должно быть, ужасно одинока и не каждому готова доверить тайны своей плюшевой семьи. К тому же Брин считала дни до приезда мамы и от этого была как на иголках. Поэтому дружеская поддержка пришлась ей как нельзя кстати.

Летняя половина Линдхольма бурлила. Студенты готовили концерт: ведь на солнцестояние традиционно приезжали родители. Нанду, с которым Мара до сих пор не разговаривала после его побега из кабинета Эдлунда, сочинил песню, Зури с одной из третьекурсниц разучивала традиционные африканские танцы, Ханна ваяла плакаты.

Поговаривали, что старшие вместе с учителями собираются устроить нечто невероятное – зрелищное шоу с перевоплощениями. Все это держалось в строжайшей тайне, но ходили слухи про самую настоящую корриду и птичий хор. Старшая сестра Брин, Сигрун, с которой Маре наконец довелось познакомиться, ни в какую не раскрывала секретов праздника, хотя и принимала в его организации живейшее участие.

Сигрун оказалась обыкновенной темноволосой девочкой в очках со среднестатистическими умственными способностями. Тотем чайку она унаследовала от отца. С Брин общалась прохладно, всячески ее избегала и в присутствии однокурсников старалась сделать вид, что вообще с ней не знакома. В Линдхольме вообще мало кто знал про их родство. Дело в том, что Сигрун носила другую фамилию: Мавюрсдоттир. Дочь чайки, а не дочь песца, как Брин. Таков уж обычай летних перевертышей: гордо носить тотем в имени или фамилии.

Ханна, Зури и остальные летние первокурсницы не поменяли своего отношения к Маре из-за ее зимнего дара. Историю про черную мамбу теперь с удовольствием пересказывали как анекдот.

Как только Сигрун заметила портрет Брин, Мару немедленно назначили оформителем праздника. Это хоть немного отвлекло ее от мыслей об отце, точнее, о Коркмазе, который теоретически мог им оказаться. Что заставило его отказаться от дочери? Жив ли он? Или ребенок ему попросту не нужен? Похожи ли они? И как найти его, если Эдлунд вечно занят, а Вукович и вовсе под подозрением? Кому из взрослых здесь можно доверять?.. Все это крутилось в голове испорченной шарманкой, и Мара ухватилась за первую возможность заняться