— Павел Архипович! А где Таня?

— Во-от, — многозначительно выставив указательный палец, промычал инженер. — Я всегда опасался этого. Ты думаешь, что я пьяный? Нет, Василий, или как там тебя, откуда ты… Я конченый человек, я все продал ради дочери, а теперь и ее нет. Не знаю, где она! И на том свете мне воздастся полной чашей страданий. — Голос Белецкого снова стал тихим и унылым. — Мне нутро выжигает только от одной мысли, что она у них… вурдалаки… А я уже ничего им не могу дать. Я время тяну, но оно скоро кончится…

Белецкий упал на подушку лицом и вдруг горько заплакал. Ивлиев смотрел некоторое время на растоптанного, расплющенного горем человека, потом накрыл его пледом и пошел к выходу. Значит, Таня исчезла. По логике событий и по обрывкам пьяных фраз можно понять, что ее похитили, что она теперь заложник. Бандеровцы еще надеются, что главный инженер шахты 16-бис может быть им полезен, поэтому он и жив. А пока они ждут его помощи, девушка у них. А потом? Яснее ясного, что потом они убьют обоих, потому что Белецкие много знают. Черт, времени нет совсем! Ивлиев еле сдержался, чтобы не грохнуть кулаком в стену от бессилия и злости. Надо искать Таню, надо думать и попытаться понять, зачем бандеровцам шахта и химзавод. Ни черта не вяжется!

Обратный путь через чердачное помещение занял немного времени. Снова сутулясь и припадая на одну ногу, Василий вышел из соседнего подъезда, сосредоточенно рассматривая из-под низко опущенного козырька кепки бумажку. Он делал вид, что смотрит на адрес нового наряда на ремонт. Будни простого электрика.

Жорка шел домой, глубоко засунув руки в карманы и весело насвистывая что-то. Видать, парню сегодня подфартило, раз он такой веселый и беззаботный. Хотя надо отдать должное — и это Ивлиев хорошо уже знал, — вывести Жорку Одессита из состояния душевного равновесия очень сложно. Он почти всегда, несмотря на невзгоды и жизненные сложности, весел, беззаботен. По крайней мере, умеет создавать такую видимость. А что у него в этот момент творится в душе, никому не известно. Туда Жорка посторонних пускал очень неохотно.

— Жорик! — окликнул Ивлиев приятеля. — Все цветешь и пахнешь?

Жорка не ответил и даже не повернулся на голос Василия, подпиравшего плечом стену магазина. Он только замедлил шаг, наклонился к стеклу стоявшей у обочины машины и, глядя на свое отражение, поправил воротник «шведки» под пиджаком. Ивлиев усмехнулся навыкам Жорки. Тот ведь сейчас, глядя в отражение, смотрел, кто его окликнул, сколько их и есть ли что подозрительное.

— Здорово! — повернулся Одессит. — Объявился наконец. Тут за тобой большая охота, между прочим, велась. Где-то ты напроказничал так, что тебя ищут и те, и эти.

— Не нервничай, Жорик, — подмигнул парню Ивлиев. — Я за тобой с полчаса уже слежу. И за собой тоже «хвосты» умею сбрасывать. Так что сейчас лишних глаз за нами нет. Но береженого, как говорится, бог бережет. Зайдем? — кивнул он на дверь продуктового магазина.

Жорка согласился и следом за Василием вошел в магазин. Они прошли через торговый зал, возле задней двери, где штабелями были сложены приготовленные для выноса на улицу деревянные водочные ящики, Ивлиев кивнул рабочему с пропитым лицом, и они вышли во двор. Отодвинув доску в заборе, Василий протиснулся сам, затем помог пролезть Жорке.

— Ну, рассказывай, темнила, — засмеялся Жорка, отряхивая брюки.

— Кручусь как могу, Жорик. Ты сначала расскажи, кто меня искал. Серьезные люди?

— Вот что мне в тебе нравится, — сразу стал серьезным Жорка, — ты никогда первым не «колешься». Все из меня норовишь вытянуть.

— Прости, дружок, — усмехнулся одними губами Василий. — Лучше бы тебе не знать обо мне того, чего хочется. Смерть за мной ходит, а она, когда косой размахивает, не смотрит, кто под руку подвернется. Не хотелось бы мне, чтобы ты в тот момент рядом оказался.

— У тебя особый талант людей убеждать, Васек. Ладно, слушай. Насела на меня уголовка местная, плотно насела. Есть у них там опер один ушлый. Левандовский его фамилия. Он меня и запугивал, и уговаривал, и купить пытался, хотел, чтобы я тебя ему сдал, ушами и глазами его при тебе был. Очень его интересуют твои делишки.

— Левандовский, говоришь, — усмехнулся Ивлиев и кивнул на витрину: — Давай в пирожковую зайдем, жрать что-то охота.

Они заняли столик сбоку от окна, взяли по пяточку пирожков с картошкой и повидлом. Жорка молчал, ожидая реакции приятеля на свои слова. После второго пирожка Василий наконец снова заговорил:

— Левандовского знаю. Я тебе про него скажу так, Жорик. Это не честный мент, это, Жорик, шкура продажная. Не люблю я таких людей. По мне друг — так друг, а враг — пусть враг, но в открытую. Со своими идеалами, целями и задачами в жизни. А вот такие, которые только и ждут, кто им больше заплатит, моего уважения не дождутся.

— Таких нигде не уважают, — поддержал его Жорка. — Даже в наших кругах. А вот это вторая сторона золотого рубля, Васек. Кое-кто из блатных, кто в авторитете, поддались на обещания и красивые посулы. Ты же знаешь, наши в политику никогда не лезли, да и не уважают на зоне тех, кто по 58-й[5] чалится. А тут кое-кто продался.

— Жорик, говори прямо, что ты крутишься, как уж на сковородке. Блатные снюхались с бандеровцами?

— Есть такие. Они вроде и марку держат, а все одно с теми, кто в активном подполье сейчас и против советской власти. И самое неприятное, Васек, что они тоже тебя ищут. И мне приходится бегать теперь и от тех, и от этих.

— И что ты предлагаешь, Жорик? Ночевать в твоей квартире резона мне нет. Могу и не проснуться одним прекрасным утром. Город я знаю плохо. Может, подскажешь, где тут есть кротовые норы? Или к себе снова в компаньоны возьмешь? Уж ты-то, я думаю, спишь по ночам спокойно. Днем гуляешь, развлекаешься в картишки и с выигрышем часто бываешь, а как вечер, исчезаешь с горизонта. Так?

— Ну, это да, — засмеялся Жорка, вытирая пальцы носовым платком.

Ивлиев обратил внимание, что носовой платок у Жорки Одессита не отличался свежестью. А ведь парень до этого был чистюля и аккуратист. Щеголял