Сергей Зверев

Могила для бандеровца

Глава 1

Страшная черная беда, навалившаяся на страну в далеком 1941 году, ушла. Теперь уже далеком — потому что за эти четыре тяжелейших года каждый советский человек прожил еще одну жизнь и в судьбе каждого появились понятия «до войны» и «после». Невыносимыми страданиями, горем, коснувшимся каждой семьи в стране, прошла война по городам и селам. Прошла и схлынула, оставив сожженные города, братские могилы солдат, изуродованную, как шрамами, окопами и воронками землю. И еще больше шрамов война оставила в душе каждого человека, пережившего ее.

Но как удивительно, ведь прошло чуть больше года, как были освобождены Красной армией области на западе Украины, а здесь уже снова цвели майские сады, заиграли патефоны в открытых окнах домов за тюлевыми занавесочками. Опять по вечерам на улицах стали появляться стайками девушки с нарядными косынками на плечах, запели на лавочках у калиток домов песни. А в городских парках по воскресеньям, как и до войны, стали играть духовые оркестры, закружились карусели, заработали кинотеатры и танцплощадки.

В оживших, облегченно вздохнувших городах и поселках уже восстанавливались и запускались заводы, начинали работать шахты, выезжали в поля трактора. И немногие знали, что с окончанием войны ее тень еще не покинула Западную Украину, еще шепчутся ночами по углам да за плотно занавешенными окнами люди, которые по-прежнему жаждут крови и смерти. Люди, которым ненавистно все советское, все русское. С разгромленными армиями вермахта не ушли недобитки и предатели, готовые поклониться в ноги любому подонку и мерзавцу, лишь бы он помог им добраться до власти, оторвать от большой и сильной страны Украину.

И опять по ночам гремят выстрелы, убивают, режут и жгут. И так же, как раньше, плачут матери, жены и дети по погибшим, зверски замученным. Выходят из лесов люди с немецкими автоматами и в немецких френчах, с ненавистью в глазах и чернотой в сердце. И бьют подло исподтишка в спину. Убивают одиноких военнослужащих, участковых милиционеров, партийных и советских активистов. Жгут склады и советские учреждения, пытаются посеять страх в сердцах людей, вынесших на своих плечах страшную войну.

Ночь была лунная и тихая. Ни шелеста листьев, ни крика птиц. Только неугомонные сверчки пели свои нескончаемые песни, баюкая травинки. На опушке березовой рощи неподалеку от села Иванци появились трое вооруженных людей. Один, крепкий молодой мужчина в пиджаке, под которым угадывался засунутый под ремень пистолет, пожевывая травинку, посмотрел по сторонам, потом махнул своим спутникам, чтобы следовали за ним. Другие двое были вооружены немецкими автоматами, хотя и одеты в гражданскую одежду: на парне — вельветовая куртка, а бородатый мужик был в безрукавке. У обоих на головах мягкие немецкие форменные фуражки с жестяными трезубцами вместо кокарды.

Перейдя дорогу, краем леса вооруженные люди пошли к спящему селу. Собаки не лаяли, потому что не было собак — всех за войну перестреляли немцы, а другие так и не прижились. Почти во всех хатах было темно. Только в двух или трех еле мерцал огонек. То ли мать дитя баюкала, то ли из стариков кому не спалось. Возле невзрачной хаты с покосившимся забором на ступенях крыльца сидел старик с седой головой, куривший трубку. Когда молодой мужчина, по-хозяйски отворив калитку, вошел во двор, он поднялся со ступеней, поправил накинутый на плечи старый вытертый кожух и сказал:

— Припозднился ты что-то, — затем внимательно посмотрел вдоль улицы в одну сторону, потом в другую. — Я уж подумал, не случилось ли чего.

— Что может случиться, Порфирий, — заносчиво ответил мужчина, подходя и пожимая ему руку. — Я в этих местах хозяин, мне бояться нечего.

— Хозяева по ночам не ходят, — проворчал Порфирий, отступая в сторону и пропуская гостя в хату.

— Ты что? — вдруг рассвирепел мужчина, схватив старика за ворот рубахи. — Ополоумел? Временно это, таиться надо, пока мы силу не взяли. А потом посмотрим еще, кто тут хозяин и какая здесь власть будет!

— Ну-ну, будет тебе, — спокойно ответил старик, выдирая рубаху из кулака гостя. — Ты бы в дом вошел, Вадим. Чего на улице-то?

Молчаливая старуха быстро выставила на стол дымящуюся картошку, порезанное дольками сало, квашеную капусту, домашний хлеб. Гость, войдя в хату, первым делом припал к крынке с холодным молоком. Выпив почти половину, вытер ладонью губы и произнес:

— Вот чего в лесу точно не хватает, так это холодного молока. Наливай, Порфирий, выпьем за наших героев, что воюют с коммунистами и как звери живут в лесу.

После первой стопочки почти сразу налили вторую. Гость накинулся на еду, а старуха собрала в рушник немного картошки с салом и вышла передать двум другим, оставшимся сторожить на улице. У хозяина развязался язык, и он принялся вспоминать добрые панские годы, когда у него было два десятка работников, десятки голов скота и каменный дом. Гость ел жадно и ухмылялся. Потом вдруг отстранился, полез за папиросами.

— Ты не причитай, Порфирий, — прервал он старика, — лучше расскажи, что нового в селе.

— Да что у нас может быть нового, Вадим? У кого хозяйство, тот урожая ждет, скот пасет. Травы в этом году обещают быть богатыми.

— Ты все о хозяйстве, — криво усмехнулся гость. — А как у тебя тут коммунисты и их прислужники поживают?

— Ты, это, Вадим, — насторожился старик, — не думай даже. Ты уйдешь, а с меня потом спросят. У кого Коломиец харчи берет, кто его горилкой и салом потчевал? Старый Порфирий Бочар!

— Кто тебя тронет? — захохотал Вадим. — Тут на десятки верст ни одного милиционера, ни одного энкавэдэшника не сыщешь. Боятся они в эти места заезжать. И спрашивать с тебя побоятся. Вдруг я к ним следующей ночкой наведаюсь да кишки по всему тыну размотаю, чтобы другим видно было красное нутро!

— Тише, Вадим, тише! Слышал я, что в Котляр аж три машины с автоматчиками приехали. Или после того случая, когда убили чекиста ихнего с любовницей, или по другому делу, не знаю. Да только неспокойно у нас тут. Ты бы осторожнее ходил-то по ночам. Сначала бы прислал кого, чтобы разведали, нет ли тут военных, а уж потом и сам приходи.

— Еще какие новости? — перебил старика Коломиец.