Анастасия в сопровождении Гайковского добралась до Нижней Курьи, где ее встретил Иванов, приведший сюда Анну Филатову. Девушки разошлись в разные стороны, не заметив, только почувствовав присутствие друг друга.
Для каждой из великих княжон были приготовлены документы на новое имя – Анастасии Николаевне предстояло назваться Натальей Верховцевой. Так звали дочь Петра Константиновича Верховцева от первого брака.
Огромную помощь в получении этих документов оказал Горький, у которого были превосходные отношения с всесильным в Петрограде Зиновьевым. Горький простодушно поверил, что Петр Константинович Верховцев, обратившийся к нему по протекции добрых знакомых писателя, пытается спасти свою дочь, которая застряла в Перми после смерти матери и которую он хотел бы забрать в новую семью. На самом деле первая жена Петра Константиновича и их дочь погибли год назад, в октябре 17-го, в случайной уличной перестрелке. Но Верховцев в такие подробности, разумеется, никого не посвящал.
Итак, Анна Филатова, одетая точно так же, как была одета великая княжна Анастасия Николаевна, побежала к 37-му разъезду, где ей предстояло попасться на глаза солдатам. Гайковский должен был присматривать за ней, помочь добраться до Перми, где она «нечаянно» попадет в руки большевиков.
Тем временем Иванов и великая княжна Анастасия Николаевна пешком пошли в Полуденку, где их ждали Филатовы. Здесь они собирались переночевать, а наутро кружным путем идти в Пермь, где их ждал Верховцев, чтобы увезти Анастасию в Петроград. Иванову следовало оставаться в Перми. Верховцев намеревался вернуться, когда обеспечит безопасность девушки, и довести дело спасения императорской семьи до конца.
Всё было спланировано тщательно и, казалось, безупречно. Однако эти планы рухнули.
Берлин, 1920 год
Тому дню, когда Сергей Дмитриевич Боткин смог подать знак «фройляйн Унбекант» в Дальдорфе, предшествовало появление на Виландштрассе, 11, в «Обществе помощи русским беженцам», какой-то всклокоченной особы с безумным выражением глаз, облаченной в самые несусветные отрепья. Поскольку посетители общества всегда были одеты с бору по сосенке (тут и графья выглядели нищими побирушками!) и всегда были готовы впасть в истерику (а кто выглядел бы иначе, лишившись родины, дома, всего состояния, чудом избежав смерти и превратившись в изгоя?!), Лавр Петрович Шахматов, помощник Сергея Дмитриевича Боткина, спокойно предложил этой особе сесть и начал заполнять бумаги, необходимые для того, чтобы поставить даму на учет и выдать ей карточки на питание в бесплатной столовой.
Дама говорила по-русски бойко, но с явным акцентом, и звали ее Мари-Клара Пойтерт.
Шахматов отложил перо:
– Сударыня, мы помогаем только русским эмигрантам…
– Я русская эмигрантка! – заявила Мари-Клара. – Я много лет жила в Москве, была домашней портнихой при аристократическом семействе Новиковых. Вместе с ними я бежала от большевиков, но мы потеряли друг друга. До Берлина я добиралась одна. Я столько лет прожила в России, что считаю себя русской.
Это объяснение Шахматов принял. Не далее как позавчера он регистрировал немолодую англичанку, которая тоже назвала себя русской беженкой. Много лет она преподавала английский язык в семействе князей Щербатовых и не просто сдружилась, а сроднилась с ними. Однажды княгиня отправила ее с поручением в соседнее село, и там англичанка на другой день узнала, что возвращаться ей некуда. Княгиню Марию Григорьевну в ее же имении забила насмерть толпа, отовсюду, как на праздник, сбежавшаяся на расправу с помещицей, которая всю жизнь посвятила заботе о своих крестьянах. Она строила больницы, школы, ее звали «матушкой», «благодетельницей»… Вслед за матерью были уничтожены ее дочь, красавица Александра, и сын Митя, которого зарубил топором лесник, укрывавший его в своем доме от преследований толпы, но убивший спасенного, чтобы не быть убитым вместо него.
Английская учительница в одночасье лишилась и семьи, которую считала родной, и всех своих накоплений. С несколькими другими беженцами она с великими трудностями добралась до Берлина, встав на учет в обществе, потому что отвыкла считать себя англичанкой и боялась возвращения домой – в Англию.
Похоже, и Мари-Клара Пойтерт испытывала что-то подобное.
Понимающе кивнув, Шахматов снова взял перо и начал заполнять бумаги.
Пойтерт нервно ерзала на стуле. Глаза ее блуждали по стенам, где висели портреты членов царской семьи с приколотыми к фотографиям траурными бантами. Внезапно она вскочила, бросилась к одному из портретов и сорвала с него черную ленту.
Шахматов был так изумлен, что застыл за столом, растерянно уставившись на женщину, вид у которой был сейчас самый нелепый.
– Что вы делаете? – спросил он испуганно.
– Восстанавливаю справедливость! – воскликнула Мари-Клара Пойтерт. – Принцесса Анастасия жива!
На крик из своего кабинета выглянул Сергей Дмитриевич Боткин:
– Что здесь происходит?
– Да вот эта дама уверяет… – нетвердым голосом начал Шахматов, который очень робел своего начальника, особенно когда тот вот так неожиданно появлялся и устремлял на помощника пронзительный взгляд.
Впрочем, Пойтерт ничуть не оробела.
– Да, уверяю! – резко кивнула она. – Мне рассказал об этом человек, который видел великую княжну живой в Перми – в сентябре восемнадцатого года. Она сама сказала ему, кто она такая! Его звали доктор Уткин. Потом он уехал из Перми, пытался эмигрировать. Он шел с нашей группой через границу, однако его застрелили красные пограничники.
– Такие разговоры… – начал было Шахматов, однако Боткин знаком прервал его и попросил Мари-Клару зайти к нему в кабинет.
Приплясывая, подмигивая, делая ненужные жесты и продолжая прижимать к себе портрет великой княжны Анастасии Николаевны, она вошла, но ни секунды не просидела спокойно на предложенном стуле.
– Что с вами? – спросил Боткин.
– У меня нервная болезнь, – угрюмо сообщила Пойтерт, дергаясь из стороны в сторону, словно ее донимала пляска святого Витта. – Понимаете, я соображаю и мыслю совершенно ясно, а вот с телом совладать не могу. Это заболевание называется «аномальная подвижность», abnormal motuum. Когда мы бежали под пулями и рядом со мной были убиты трое моих спутников… – У нее прервался голос, и Боткин увидел ее глаза: страдающие, но совсем не безумные. – Говорят, в Дальдорфе лечат такие заболевания. Но где взять денег на лечение?
Сергей Дмитриевич смотрел на нее задумчиво, сохраняя спокойствие только невероятным усилием воли. На самом деле у него самого, кажется, готова была начаться abnormal motuum от радости.
Прошло столько времени, а он не мог найти подходящего человека, который мог бы помочь ему начать интригу с «воскресшей» Анастасией. Теа Малиновская, к которой он пытался подобраться, оказалась редкостно тупой и никак не могла понять, чего он хочет. И вот…
Неужели наконец повезло?!
Однако Боткин, который не раз уже потерпел неудачу, который едва ли не разуверился в правильности предпринятых шагов, старался сдерживать себя.
– Скажите, сударыня, а вы видели лично великую княжну Анастасию Николаевну?
– Конечно! – пылко заявила Пойтерт. – И
