Косвенно подтверждалось это и информацией одного из агентов Верховцева, который работал в Петроградском Совете: Глеб Зиновьев[59] срочно командировал в Пермь своего личного секретаря и доверенное лицо Анну Костину. Ходили слухи, что Костина едет в Пермь, чтобы навестить своего жениха Владимира Мутных, однако поверить в то, что в разгар гражданской войны кто бы то ни было, пусть даже секретарь самого Зиновьева, отправится литерным поездом[60] в Пермь на свидание с любовником, мог только самый наивный из людей. Верховцев к их числу не принадлежал.

Преодолев первый приступ горя и негодования оттого, что мертв не только государь, но у кого-то поднялась рука и на четырнадцатилетнего больного мальчика, Верховцев сам отправился в Пермь, где встретился с Ивановым. Скоро план спасения императрицы и великих княжон был готов.

Филатовы еще заранее получили приказ срочно отправиться в Пермь и немедленно выехали туда. Собственно, путь их лежал не в сам город, а в имение Полуденка, которое находилось неподалеку от деревни Нижняя Курья. Принадлежала Полуденка семье Козыревых. Сам Козырев был тайным сотрудником Отдельного жандармского корпуса, еще накануне войны освобожденным от службы из-за тяжелого ранения, но оставшимся верным присяге и долгу. Иванов и Верховцев поселили в Полуденке Филатовых. Именно в ней предстояло найти временный приют и спасшимся от большевиков бывшей императрице и ее дочерям.

Кроме Иванова, Верховцева, Козыревых и Филатовых задействованы были еще несколько человек, но их Верховцев знал хуже, чем своих прежних сотрудников, проверенных еще по работе в Отдельном жандармском корпусе. Он очень жалел, что кто-то из них был уничтожен чекистами, кто-то уехал из России, кто-то умер. Вскоре после Февральской революции Верховцев лишился человека, которому полностью мог доверять и на помощь которого очень рассчитывал, потому что тот полностью был в курсе всех дел, связанных с Филатовыми. Звали его Маврикием Семеновичем Подгорским. Хоть он некогда приятельствовал с Бородаевым, которого Бойцов в свое время выгнал со службы, Подгорский давно прервал с ним все отношения, несмотря на то что дети их продолжали дружить. Маврикий Семенович, к несчастью, умер от внезапно развившейся пневмонии. Перед смертью он просил Бойцова помогать его семье, сыну – может быть, даже взять его на службу. Но Павел Подгорский оказался ни на что не годным бездельником, и Бойцов не смог и не захотел исполнить просьбу его отца. К тому же, в отличие от старшего Подгорского, младший был сторонником Керенского, которого Бойцов ненавидел и считал предателем и одним из заклятых врагов России.

Впрочем, это все осталось в прошлом. Сейчас Бойцову-Верховцеву ничего не оставалось, как действовать теми силами, которые имелись в его распоряжении.

Берлин, 1920 год

До дома, в котором жил Клаус, Анатолий добрался, почти теряя сознание от усталости и голода. На счастье, еще не во всем Берлине были убраны уличные водокачки, и ему порою удавалось утолить жажду.

И вот наконец впереди появилась каменная коробка, которая раньше вызывала у Анатолия брезгливую ненависть, но сейчас показалась ему ну просто-таки землей обетованной!

Лифт не работал. Анатолий кое-как поднялся на третий этаж и постоял перед дверью, набираясь сил. Потом прижал палец к звонку. И внезапно из-за этой запертой двери ему в лицо словно бы бросилось все то неприятное, оскорбительное, порою гнусное, что было для него связано с Клаусом, и он с ужасом спросил себя, зачем притащился сюда – неужели для того, чтобы испытать новые унижения?! – и не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?!

Кто знает, может быть, он так и сделал бы, спохватившись в этот последний миг, даже если бы ему пришлось катиться по лестнице кубарем, а потом упасть перед домом в голодный обморок, однако в этот момент за дверью послышались шлепающие шаги, словно приближалась утка, и юношеский высокий голос спросил:

– Кто там?

В первую минуту Анатолий решил, что ошибся адресом, но нет – это была та же знакомая ему дверь. Потом мелькнула мысль, что Клаус за это время мог переменить квартиру. А если так, надо узнать, куда же он переехал.

– Мне нужен герр Краузе, – сказал Анатолий.

– А зачем? – спросил голос за дверью.

– По делу, – буркнул Анатолий, начиная злиться.

Повернулся ключ в замке, звякнула цепочка, дверь открылась, и Анатолий увидел юнца лет шестнадцати, не больше, – худенького, невысокого, с по-девичьи смазливым личиком и одетого как девочка: в розовые шелковые пижамные штанишки, украшенные кружевцами, и короткую, до пояса, рубашонку на бретельках. Спереди рубашонка имела круженную вставку, открывавшую взору тощую и плоскую грудь юнца.

В первое мгновение Анатолий не разобрался, какого пола стоящее перед ним создание, но это, конечно, был мальчишка: торчащий кадык и явственно выступающий возбужденный членик (именно с уменьшительным суффиксом!) – выдавали пол переодетого. Да еще и ступни у него были как у мальчишки-подростка – большие, плоские, неуклюжие, – вот и шлепал он ими по-утиному.

– Кто это там, мой сукапупс? – донесся из глубины квартиры мурлыкающий голос Клауса, и Анатолий, как ни был потрясен неожиданной встречей, не смог удержаться от смеха. Клаус назвал мальчишку Zuckerpups – сахарный пупсик, но звучало это слово именно как «сукапупс»!

Ух ты… Клаус завел любовничка, нового любовничка! Сукапупсика! Вот уморушка-то!

Заслышав смех, Клаус проворно выскочил в прихожую, кутаясь в шелковый китайский халат с драконами, и Анатолий расхохотался еще пуще. Клаус совершенно не оправдывал своей фамилии – Краузе, что значило – кудрявый. Он был лысый – лысый как бильярдный шар, но в сочетании с деловым серым костюмом, соломенной шляпой и бамбуковой тросточкой под мышкой лысина придавала ему даже некую солидность, а в этом нелепом халате до колен, из-под которого торчали толстые кривоватые ноги, пузатый, с блестящим от пота черепом, он выглядел не просто комично – он выглядел комично и гнусно, особенно если представить, чем он только что занимался со своим сукапупсиком.

– Зачем ты открыл дверь, дурак?! – взвизгнул Клаус, отвесив шлепок любовнику и опасливо уставившись на Анатолия. – Кто это?!

– Он сказал, что по делу, – испуганно проблеял сукапупсик, пытаясь исправить оплошность и прикрыть дверь, но было поздно – Анатолий держал створку крепко.

– Ты что, Клаус? – удивленно спросил он. – Не узнаешь меня, что ли? Это же я, Анатолий! Анатолий Башилов!

Клаус всмотрелся, близоруко моргая голубыми глазами, обрамленными такими светлыми ресницами, что казалось, будто их и вовсе нет.

– Анатолий? – повторил Клаус изумленно, снова хлопнув глазами. – Это ты?! Я и правда не узнал тебя… Где ты был все это время?!

– В больнице, – хрипло ответил Анатолий, не понимая, какую игру ведет Клаус и зачем принимает этот дурацкий обалделый вид. – В Элизабет-кранкенхаузе.

– В больнице? – повторил Клаус, и его толстощекое лицо побагровело от ярости. – Что?! В больнице?! Что у тебя было? От