Лето 1916 года Филатовы проводили в Териоках, в любую минуту готовясь отправиться в военную ставку, в Могилев, чтобы заменить там царскую семью: тринадцатилетний Алексей чувствовал себя очень плохо, а без него появление на публике было немыслимо. Народ хотел видеть наследника бодрым и здоровым.
На беду, заболел и Сережа Филатов – двойник цесаревича Алексея…
Филатовых везде сопровождал собственный врач – такой же секретный сотрудник Отдельного корпуса жандармов, как и Бойцов. Фамилия его была Гадлевский. Сначала Бойцов хотел сделать дублером лейб-медика Евгения Боткина своего друга Дмитрия Ильича Башилова, которому полностью доверял. Однако Башилов сам часто болел, ему было трудно постоянно сопровождать двойников во время их перемещений. Эту должность доверили Гадлевскому, ну а во время приездов Филатовых в Териоки он отдыхал, и его место занимал почти постоянно живший там Башилов.
Вера Савельевна Башилова была в курсе тайных дел мужа, однако от Анатолия все держали в секрете: Дмитрий Ильич считал сына не слишком-то серьезным человеком. Правда, он надеялся, что во время неожиданного приезда Анатолия в Териоки не случится ничего особенного. Однако после того, что произошло, Дмитрий Ильич был вынужден открыть ему тайну Филатовых, но только для того, чтобы взять с него клятву: тайну эту он не откроет никогда и никому.
Анатолий поклялся отцу в этом – и слово свое сдержал.
Берлин, 1920 год
Никто в Элизабет-кранкенхаузе не знал, что все-таки делать со странной пациенткой. Наконец ее настойчивое желание сохранить инкогнито заставило врачей предположить, что у нее некая душевная болезнь, которую можно было бы назвать sacramentummania или sacramentumfilia[52].
После того как фотографии «фройляйн Унбекант» в течение некоторого времени напрасно украшали стены полицейских участков Веймарской республики, руководство Элизабет-кранкенхауза, совершенно отчаявшись проникнуть в тайну ее заболевания, приняло решение перевести неизвестную девушку в Дальдорф. Так обычно называли Государственный институт здравоохранения и опеки, расположенный в районе Виттенау на северо-западе Берлина. Эта больница была гораздо больше Элизабет-кранкенхауза, но главное, там работали лучшие специалисты по нервным и душевным заболеваниям.
Врачи в Дальдорфе отнюдь не пришли в восторг при встрече с новой пациенткой. Она точно так же не желала вступать с ними в разговоры, как не желала разговаривать с врачами Элизабет-кранкенхауза, и ее замкнутое молчание было воспринято как проявление высокомерия, тем более что она имела обыкновение частенько вздергивать голову и смотреть на окружающих как бы свысока, хотя и была гораздо ниже их ростом.
Врачи подвергли ее обычному профессиональному допросу: слышит ли она странные голоса? Видит ли некие картины? Короче говоря, бывают ли у нее галлюцинации?
Пациентка ответила с иронией:
– О, я уверена, что вы в этом деле преуспели гораздо больше, чем я, доктор.
Доктор Винике, проводивший первое обследование, потом возмущенно рассказывал коллегам:
– Она ясно дала понять, что считает сумасшедшим меня!
«Фройляйн Унбекант» не отрицала, что пыталась совершить самоубийство, но не пожелала объяснить, почему это сделала. В конце концов ей поставили предварительный диагноз «психическое заболевание депрессивного типа» и отправили в отделение Б, где находились еще четырнадцать других пациентов, которые считались не склонными к проявлению агрессии и не представляли опасности ни для персонала, ни для больных. Некоторые из них даже дружили между собой. Однако «фройляйн Унбекант» держалась от всех в стороне, отмалчивалась и по-прежнему ничего не говорила о себе.
Пациенты Дальдорфа должны были трудиться на пользу лечебницы: мыть посуду, убирать в палатах и в парке, чинить белье. Но «фройляйн Унбекант» ничего подобного почти никогда не желала делать, а если начинала, то вскоре бросала с выражением крайнего отвращения к любой черной работе, и демонстративно, с укоряющим выражением, рассматривала свои испачканные, мокрые и «испорченные», как она говорила, руки.
Однако медицинские и государственные порядки все же требовали установления ее личности. Были приглашены эксперты – прежде всего, знатоки различных языков. Они сочли, что произношение «фройляйн Унбекант» имеет некоторые признаки славянского акцента. Девушка была представлена нескольким польским семействам, которые ранее заявляли о своих пропавших родственниках, но это тоже не дало результата.
Неопределенное положение начало всех раздражать, и именно в это время на службу в Дальдорф была принята медицинская сестра Теа Малиновская. В число ее обязанностей входило приносить пациентам библиотечные книги и журналы.
А надо сказать, что «фройляйн Унбекант» очень любила читать. Теа Малиновская доставляла ей иллюстрированные журналы и газеты – их «фройляйн Унбекант» просматривала с огромным интересом, причем не только немецкие, но и французские и английские. Она также свободно читала книги на иностранных языках, и когда однажды Малиновская – по заданию доктора Винике, который не терял надежды установить личность пациентки, – принесла ей газету «Руль» – самую читаемую и популярную газету среди русских эмигрантов – «фройляйн Унбекант» охотно взяла ее и долго водила глазами по строчкам.
Доктор Винике решил выяснить, в самом ли деле она читает или только делает вид. По его просьбе Теа Малиновская – полька, недурно знавшая русский язык, – спросила у пациентки, что написано в такой-то статье. Девушка ответила, что это сообщение о выходе в Берлине книги русского поэта Владислава Ходасевича, недавно приехавшего из Советской России через Ригу. Книга называлась «Тяжёлая лира», и пациентка потребовала принести ей этот сборник стихов.
Теа Малиновская с сомнением покачала головой: вряд ли в библиотеке психиатрической лечебницы окажется сборник стихов русского поэта, пусть даже изданный в Берлине. Однако доктор Винике, который очень заинтересовался этой просьбой, добился от главного врача разрешения выписать книгу для библиотеки. В самом деле, число русских эмигрантов в Берлине уже перевалило за двести тысяч, и вполне можно было ожидать их появления среди пациентов Дальдорфа.
Наконец стихи подали «фройляйн Унбекант». Она торопливо перелистала страницы и равнодушно отложила книгу. Потом снова взяла, снова перелистала, какое-то стихотворение прочла внимательно, слабо улыбнулась, отчеркнула ногтем какую-то строчку и попросила вернуть эту скучную книгу в библиотеку, а ей принести какой-нибудь роман.
Теа Малиновская вышла из палаты и, конечно, сунула нос в книгу, отыскивая отчеркнутое место. Нашла она его довольно скоро и прочитала:
Старым снам затерян сонник.Все равно – сбылись иль нет[53].Строка показалась Малиновской довольно бессмысленной, но она все же продемонстрировала ее доктору Винике и по мере сил перевела на немецкий язык. К сожалению, это нимало не помогло установлению личности «фройляйн Унбекант». Ну, читает она по-русски, ну и что? Она читала также и по-немецки, по-французски, по-английски… Неизвестная оставалась неизвестной!
Правда, вскоре после этого сестра Бухгольц, жившая некогда в Петрограде, начала уверять, будто «фройляйн Унбекант» свободно говорила с ней по-русски.
Потом пациентка в присутствии доктора обронила такую фразу: «Если бы люди знали, кто я,
