бывал оскорблен в самых лучших чувствах. Но когда они оставались наедине, Этта чувствовала, как он расслабляется, и осознавала, какая же редкая честь – видеть его подо всеми этими жесткими слоями.

Попытавшись запустить руки в волосы и потерпев неудачу, Этта обернулась к столу, на котором заметила старую серебряную расческу. Ее мысли все еще путались, когда она снова села и принялась за свои колтуны.

Николас опять вскочил на ноги, расхаживая по комнате, сцепив руки за спиной.

Этта чувствовала, как его тяжелые мысли нагромождаются между ними, когда он затушил несколько свечей на другом конце комнаты.

Она хотела знать, о чем он думает, но боялась спросить, опасаясь, не связано ли его настроение с тем, как быстро они приближались к концу пути.

Времени было отчаянно мало.

«Ты уходишь», – подумала она, а слабый вероломный голос нашептывал: «Но еще не сейчас».

– Подойди на секунду, – тихо попросила Этта.

Николас остановился, руки безвольно обвисли по бокам. И не двинулся.

– Пожалуйста, – добавила она, скидывая ботинки и снова становясь на ноги. Этта пошла через радугу разбросанных шелковых подушек, ковер под ногами оказался мягким, бархатным.

Она взяла оставленный Хасаном тазик с водой.

Вернувшись на свой насест на кровати, Этта опустила в воду последнюю чистую тряпку и аккуратно отжала излишек. Николас заколебался, но в конце концов двинулся к ней, крадучись, словно осторожный кот.

Прежде чем он успел возразить, Этта крепко взяла его правую руку, приложив ткань к разбитым костяшкам. Раны уже подсыхали, но она трудилась со всей осторожностью, чтобы очистить их от крови. Его пальцы сжали пальцы девушки почти рефлекторно, полуприкрытые глаза следили за ней.

– Я бы хотела, чтобы ты был с ним полегче, – сказала она.

– Он ворвался сюда, размахивая мечом. Мне следовало сидеть сложа руки и ничего не делать? – разбушевался он.

– Ты мог бы не пытаться подправить его лицо кулаком.

– Я и не подправлял, – возмутился Николас. – Хасан сам несколько раз бросился на кулак. Я лишь стоял на его пути.

– Ты смешон, – сообщила ему девушка. – Можно попросить тебя завтра перед ним извиниться?

– Если ты настаиваешь, но я не уверен, что это так уж необходимо, – сказал он. – Он не зауважал меня, пока не понял, что я могу тебя защитить. Мы заключили мир. И если ты думаешь, что я не сделаю этого снова, позволь прямо сейчас рассеять твое заблуждение. Если дойдет до насилия, я не премину снова воспользоваться кулаками.

Этта не хотела вступать в спор, почувствовав, что Николас начал искать повод, чтобы оттолкнуть ее. Она понимала, почему он так поступил, даже если и считала, что это слишком.

Я должна рассказать ему. Он бы понял, что стоит на кону. Николас бы увидел, что они не могут просто отдать астролябию Айронвуду и умыть руки.

– Я должна тебе кое-что рассказать…

– Тс-с-с… – прошептал он. – Не сейчас. Не сейчас.

Стоило ему только выдохнуть и сесть рядом с ней, как волнение улетучилось. Шурша щетиной на подбородке, он прижался щекой к ее волосам.

Ничего не кончено.

Не должно кончаться.

Идем со мной.

Этта сглотнула, загоняя слова обратно в горло. Она устала, эмоции обнажились, где уж тут сохранить здравомыслие. Правда затвердела внутри нее, огонек надежды вспыхнул, переменяясь, становясь небьющимся, словно алмаз. Сумасшедшая, глупая правда была столь же неразумна, сколь эгоистична, и Этта все понимала – она все понимала, – но это, казалось, не имело значения. Она восхищалась и его прекрасным острым умом, и нежным сердцем, скрытым под штормовыми оттенками настроения, огрубевшими слоями. Она не хотела оставлять его; не хотела оставлять ни крупинки, притворяясь, будто ничего не было.

Идем со мной.

Она повернулась, целуя его в шею, там, где бился пульс.

Идем со мной домой.

Его пальцы соскользнули с ее пальцев – чтобы положить ногу Этты ему на колено, размотать грязную повязку и начать