Она вцепилась в камень.

— Что ты делаешь, поганка? — взвизгнула Элиза чужим сипловатым голосом. — Воровка! Отдай немедленно!

И руки стиснули Тельму, грозя раздавить.

Нет.

Здесь нет тела, которое можно испортить, но лишь образ его. И эти двое — тоже образы, кроме, пожалуй, Хаоса, что почти выбрался из глотки мистера Найтли.

Камень пылал.

Ну же!

А если она ошиблась, если рубин — это просто…

Тельма решительно сдавила его в кулаке. Нет. У нее нет права на ошибку. Не сейчас. И камень захрустел, рассыпаясь стеклянной пылью.

А с ним затрещала и комната.

И Найджел Найтли подавился Хаосом, а ощущение чужих объятий исчезло, как исчезла сама Элиза. Это походило на воронку, стремительный водоворот, в который Тельму утянуло, чтобы выплюнуть на ту сторону. И уже там, в мире яви, она осознала четко: жива.

Все еще жива.

Лежит. Полубоком. Левая рука затекла и ноет. Правая… правая есть, Тельма видит ее, но пока не ощущает, как не ощущает и ног. В поле ее зрения — стол со старой скатертью, стулья и кухонные шкафчики, которые, к счастью, не пытаются изменить свои очертания.

Тельма попробовала пошевелить пальцами.

Не вышло.

И вновь опалило страхом: а если она выбралась слишком поздно? Нет, она в своем уме, но… безумие — не единственная беда. Если инсульт? И ее парализовало? И тогда… тогда целители найдут способ помочь. Мэйни не бросит.

Он обещал.

…если он, конечно, жив. Тельму задело лишь краем, а Мэйнфорд находился в комнате. И может статься, что его больше нет.

Спокойно.

Инсульт… лучше уж инсульт, чем то, что было. С профессией придется распрощаться. Блокировка дара — сомнительное удовольствие, но при инсульте иного выхода нет. Зато есть Меррек-Лис и завещание Найджела, настоящего, а не того, которого подсовывало Тельме ее больное воображение.

Другие альвы.

И деньги.

Их хватит, чтобы оплатить лечение в какой-нибудь приличной больнице. И уехать. Купить дом на побережье… чтобы у моря…

…за стеной что-то громыхнуло. Раздался рев. И вой. И звуки эти заставили Тельму вздрогнуть. Всем телом. Она вдруг почувствовала резкую, почти невыносимую боль в руке, и в ребрах, и вообще в каждой проклятой мышце.

Уши и те ныли.

И зубы.

А нос чесался. Еще захотелось в туалет, и желание было острым, подавляющим. Или она встанет, или сделает лужу прямо на полу.

…грохот усиливался.

Сколько Тельма отсутствовала? Минуту? Две? Или много меньше? Время разума отлично от реального. Неважно, встать и вправду стоит, хотя бы затем, чтобы уберечь паркет Мэйнфорда и остатки собственной гордости.

Сначала на четвереньки.

И на колени.

Тело слушалось, пусть и с трудом. А значит, никакого инсульта. Провериться следует, конечно, такие пробои даром не проходят, но позже, когда все закончится.

Если закончится.

Ребра ныли, и Тельма задрала рубашку. Конечно, на бледной коже лиловые синяки смотрелись почти нарядно. Все-таки