И стоит прерваться.

Тем более что простыня остается белой.

— Чего она хочет? Денег?

— Того, что принадлежит ей по праву.

— Проклятье… да, я взял деньги Элизы, они были нужны. Ты не представляешь, сколько стоит предвыборная кампания! Да, ты что-то там давал… плюс фонды партии… но никто не хотел вкладываться в мальчишку! Что у меня было? Имя рода? Я даже не старший сын. Не наследник! Обаяние? И амбиции? Обаятельных и амбициозных сотни. Но добиваются чего-то лишь единицы. Ты говорил о моей жене. Да, ее семья готова была поддержать меня… в какой-то мере готова. Но я должен был вложиться в кампанию сам… и что мне оставалось?

Молчание.

И кожа горит огнем. Безумная мысль, но огонь ведь рядом, если позвать, он откликнется. Тельма уверена. Она и зовет, тянется к пламени, которое моментально охватывает замерзшие пальцы, целуя, отогревая.

Обещая…

…все будет хорошо.

— Да, это не слишком порядочно, но… я вложился в приют Джессемин. И не только в него. Став Сенатором, я помог сотням… тысячам сирот. И если пришлось пожертвовать одной-единственной, то разве эта жертва не окупилась сторицей?

Демагогия. И пламя согласно с Тельмой, оно сворачивается на ее коленях огненною кошкой, мурлычет, требуя ласки.

— Я не желал ей смерти, но… я не мог поступить иначе! Это был мой шанс…

— Ты мог бы обратиться ко мне…

— И что? Ты дал бы мне пару миллионов? Не смеши, Мэйни. Мы оба знаем, что ты нашел бы десять причин отказать… да и… девчонка ведь жива. Просто убеди ее отступить.

— С какой стати?

— У меня все равно нет этих денег. А скандал… подумай… выборы скоро. И шансы у меня хорошие. Скажу больше, нужные люди уже приняли решение. И моя победа — дело формальное. Но эти люди не потерпят помех. Им нужен свой Канцлер…

Теперь он говорил правду.

Тельма плохо разбиралась в политике, точнее не разбиралась вовсе, испытывая огромную неприязнь ко всем политикам сразу, но сейчас осознала: не врет.

— …и у меня имеются определенные обязательства. Я должен буду рассказать о… новых обстоятельствах… и тогда…

— Угрожаешь?

— Мэйни, заплати ей. Или пообещай, что я заплачу, но позже. Сколько она хочет? Сто тысяч? Двести?

— Недавно речь шла о миллионах.

— Тех миллионов давно уже нет.

— Кто бы сомневался.

— Будь реалистом, Мэйни. Зачем ей миллионы? Что она с ними делать-то будет? Пусть берет то, что дают. И уезжает. Из Нью-Арка. Чем дальше, тем лучше… пусть забудет, кто она. Начнет новую жизнь.

— Она уже однажды начала.

И все-таки гнев.

На сей раз — алый, как свежий лак на ногтях директрисы, той самой, которая успела убраться до чумы.

— Ты пытаешься воззвать к моей совести? Да, я сожалею, что мне пришлось так поступить. Но как иначе?

— Частная школа.

— А потом? Мне нужны были эти деньги! Жизненно необходимы! И что, отдай я ее в частную школу… и через пару-тройку лет девчонка стала бы задавать вопросы! Потребовала бы отчета. А что я бы сказал? Про партию? Про политику, в которой никак не обойтись без состояния… и что состояние ее матушки ушло на благотворительность? Думаешь, она обрадовалась бы, узнав, что на деньги Элизы я открыл несколько больниц? Спонсировал Комитет матерей. Или хоспис? Что жертвовал домам престарелых… что… да не суть важно! Благодаря этим деньгам тысячи… десятки тысяч людей получили шанс на новую жизнь!

— Я это уже слышал.

Гнев проступал пузырями, которые лопались с громким звуком.

— Да сама Элиза была эгоистичной стервой. И не надо делать из нее жертву, а из меня преступника… нет, Мэйни, все было иначе. Я воспользовался ситуацией. Это непорядочно, согласен. Однако я не желал ей смерти.