В подземельях живут чудовища?
Кохэн успел подобраться, осознавая всю бессмысленность сопротивления. Кем бы ни была тварь, коснувшаяся его, она обреталась в реке давно. Она обжила и реку, и трубы, привыкла к вечной тьме, к пустоте…
Она исчезла, чтобы появиться вновь, на сей раз слева.
И вновь — легчайшее касание, словно тварь дразнила, прежде чем сожрать. Может и дразнила. А может, она из того редкого числа падальщиков, которые не приемлют вкуса живой плоти. И попросту утопит Кохэна, а потом, деньков через пару, и приступит к трапезе.
Он вывернулся, дотянулся до обсидиановой рукояти.
Хуже нет, чем сдаться без боя…
…Тварь появилась снизу, именно тогда Кохэну подумалось, что река эта была куда глубже, чем ему представлялось. Он ощутил обманчивую мягкость шкуры и размеры змеиного гибкого тела… и еще подумал, что подобному чудовищу нелегко было бы прокормиться…
…а в следующее мгновенье оказался на спине этого чудовища.
Мэйнфорд знал, что разговор этот — лишь начало.
Слова — паутина, в которую его пытаются поймать. И порой сознание вдруг туманилось, и даже Зверь прикрывал желтые свои глаза, готовый погрузиться если не в сон, то в полудрему. Но потом наваждение отступало.
И Гаррет злился.
Младший братец неплохо умел управляться с эмоциями. С детства тренировался быть милым, и получалось, а потому ситуация, когда обычное его очарование оказывалось бесполезно, его нервировала.
И не только его.
Тедди держался в тени. Он сам был тенью, безвестной, бесправной.
Опасной.
Чутье подсказывало Зверю, что именно от Тедди стоит ждать неприятностей, а Мэйнфорд же пытался понять, чем именно обыкновенный человек способен навредить.
Обыкновенный ли?
Аура… стабильная аура… слишком стабильная для того, чтобы быть настоящей. Нет, она меняется, и на первый взгляд перемены естественны. Вот чуть тускнеет верхний слой, что бывает, когда человек испытывает негативные эмоции, но тут же вспыхивает. Вот второй становится мутным. Третий имеет характерный неровно-полосатый рисунок.
Вот только фокус в том, что перемены эти цикличны.
Мэйнфорд бы не заметил такой малости, если бы не смотрел. И удар пропустил бы. Кто ждет удара от человека?
Или того, что твой гость окажется лишь оболочкой.
Вопрос прозвучал. И Гаррет согнул левую руку в запястье. Правой коснулся браслета из белого золота. Вздохнул, словно бы сожалея о том, что предстоит сделать.
…аура Тедди пошла рябью.
Вспыхнула алым, на глазах истончаясь, и лопнула, как лопает бычий пузырь, который надули слишком сильно. Этот звук, тонкий и громкий, оглушающий, заставил Зверя вскинуться и отпрянуть. А следом за звуком само пространство исказилось.
Оно, захваченное воронкой хаоса, выворачивалось наизнанку. А изнанка, покрытая тонкими живыми волосами, норовила сожрать явь.
Мэйнфорд никогда не видел пробой.
Он и не читал-то о подобном.
И потому пропустил первую волну. Его опалило мертвым огнем Бездны, а затем заморозило дыханием ее. И растерянный, оглушенный, он стал бы легкою добычей для твари, что пыталась выбраться с той стороны.
Мэйнфорд завороженно смотрел, как сплетается она из остатков плоти, собирает себя из капель материи, нанизывая их на черные нити изнанки. Как создает самое себя в обличье столь уродливом, что невозможно было отвести взгляда…
…лоснятся чернотой жвалы. Сияет броня, и человеческий глаз с пушистыми ресницами выделяется средь иных, фасеточных, своею нелепостью. Тварь многонога и многозевна.
Медлительна.
Она вытаскивает себя из Бездны, сегмент за сегментом, и бледное дрожащее тело твердеет, соприкоснувшись с тварным
