Он вновь поднял руку с бесполезною красной нитью.
— Должна…
Тварь издала тонкий скрежещущий звук, который заставил Зверя замереть. А ведь он подобрался близко. Достаточно близко, чтобы разглядеть единственное уязвимое — как подсказывала память — место у твари: тончайший пояс-перемычку между головогрудью и прочим телом. Ее защищала хитиновая чешуя, но не полностью.
Тело требовало подвижности.
Зверь подобрался.
Один прыжок.
Один удар.
…Пока тварь занята жертвой.
Хвост хлестанул по боку, подбадривая, и Зверь решился. С коротким рыком, отраженным стенами квартиры, он взлетел на спину твари. И острые когти пробили хитиновый панцирь ее. Тварь вздрогнула.
Боли она все еще не чувствовала.
А Зверь, распластавшись на глянцевой черной броне, ударил раскрытою лапой. Он ощутил стеклянную твердость оболочки, которая мгновенье сопротивлялась удару, а потом все-таки лопнула; нити нервов, что рвались одна за другой; тягучие мышцы…
Тварь заверещала.
Она развернулась, распавшись при том на две части, но обе продолжали жить. И червь задней извивался. Беспорядочно шевелились тонкие ножки, тело заваливалось то на правый, то на левый бок, ударялось о стены, пыталось подняться. И в суетливом своем движении рассыпалось.
Передняя же половина кричала.
И черная кровь из разрыва заливала ковер. Щелкали жвалы. Хлопали усы… и Зверь, скатившись на пол, вновь рыкнул.
Нельзя допустить тварь к человеку.
Человек пригодится.
Если выживет.
Она воззрилась на Зверя, и тот замер, увидев свое отражение в стеклах ее глаз, искаженное, нелепое… кривое. Он смотрел, наверное, долго, слишком долго, если позволил твари подобраться, и очнулся лишь когда острая лапа вспорола бок.
Боль отрезвила.
И заставила уйти с линии удара, и вопль возмущенной твари был лучшею наградой. Она все же попыталась дотянуться. И острые жвалы щелкнули у самой морды Зверя.
Он ударил, метя по глазам, и хрусталь фасеток рассыпался искрами…
Глава 20
На что похож пробой?
На калейдоскоп, внутри которого оказалась Тельма.
Синий. Желтый. Красный.
Осколки цветов, смешавшиеся воедино. И каждый из них норовил соединиться с иным, образуя при том фигуры сколь удивительные, столь и уродливые.
Калейдоскоп был подвижен.
Он вращался, стирая разницу между верхом и низом. И тело Тельмы, распятое на разноцветных пятнах, перестало ощущать пространство. Она висит ли вниз головой? Лежит ли? Стоит?
Существует ли вовсе?
Она есть.
Несомненно.
Но где?
Пространство изгибалось, обтекало Тельму, ластилось, пробовало ее на вкус, примеряясь к тому, чтобы сделать ее-человека частью себя.
