Форсуассон.
— Я, я, э-э.., — затянул Базиль, неожиданно загнанный в угол. — Хорошо.. кое-что должно к этому времени уладиться. Конечно. Я уступила слишком много, сдалась слишком скоро. Я должна была добиться срока до Зимнепраздника, Внезапно она добавила, когда ее осенила запоздалая мысль, — Однако я оставляю за собой право сказать ему об этом — и объяснить причину — сама. Лично.
— Разумно ли это, Кэт? — спросил Хьюго. — Лучше позвонить ему по комму.
— Меньшее было бы трусостью.
— А ты не можешь послать ему записку?
— Абсолютно нет. Не с этими… новостями. — Что за мерзкий получится ответ на послание Майлза, которое он запечатал кровью своего сердца.
Ее вызывающий пристальный взгляд заставил Хьюго отступить. — Хорошо, один визит. Короткий.
Базиль пожал плечами, неохотно уступая.
После этих слов воцарилась неуютная тишина. Катриона поняла, что должна пригласить обоих мужчин на завтрак, хотя ей не хотелось даже предложить им продолжать дышать. Да, она должна постараться очаровать и успокоить Базиля. Она потерла пульсирующие виски. И когда Базиль сделал слабое движение в сторону выхода, что-то бормоча о вещах, которые им еще надо сделать, она им не препятствовала.
Она заперла парадную дверь за их отступающим строем и вернулась в комнату, сжавшись в комок в дядином кресле, не способная даже решить, стоит ли ей пойти лечь, шагать взад и вперед или пойти повыдергивать сорняки. В любом случае, все сорняки пока были выдраны из сада еще с момента ее прошлого огорчения Майлзом. Должен был пройти еще целый час до возвращения тети Фортиц с занятий, когда Катриона могла бы вылить свою ярость и панику в ее уши. Или к ней на колени.
Она отметила, что, к чести Хьюго, ее брат не соблазнился обещанием титула графини для его младшей сестры любой ценой и не предположил, что она сама была в этом заинтересована. Форвейны были выше такого рода материальных амбиций.
Однажды она купила Никки довольно дорогого игрушечного зверька, с которым он играл несколько дней а потом забросил. Игрушка была забыта на полке до тех пор, пока, в попытке убраться, она не попробовала ее забрать. От внезапных неистовых протестов Никки и душераздирающих капризов просто стены задрожали.
Напрашивающаяся параллель ее смутила. Действительно ли Майлз был для нее игрушкой, которая ей была не нужна, пока его не попытались у нее забрать? Где-то глубоко в ее груди кто-то вопил и рыдал. Вы за это не отвечаете. Я взрослый человек, черт возьми. Хотя Никки все же сохранил своего зверька…
Она доставит лично Майлзу дурные вести о запрещении Базиля. Но не более, о, действительно не более. Потому что пока он не избавится от этого грязного пятна на своей репутации, это будет последний раз за долгое время, когда им удастся увидеться.
***
Карин смотрела как ее отец опускается на мягкое сиденье лимузина, который за ними послала тетя Корделия, и нетерпеливо вертится, устраивая свою трость-шпагу сперва на коленях, затем рядом с собой. Ей как-то не казалось, что это неудобство он испытывает из-за старых военных ран.
— Мы еще пожалеем, я это знаю, — ворчливо заявил он маме примерно уже в шестой раз, когда она уселась возле него. За ними тремя закрылась задняя дверь, пряча их от яркого полуденного солнца, и лимузин гладко и бесшумно тронулся. — Знаешь, стоит нам только попасть в руки этой женщины, и она в десять минут перевернет все наши мозги, а нам останется только сидеть, кивая словно идиоты и соглашаясь со всеми безумными вещами, которые она произносит.
О, надеюсь на это, очень надеюсь! Карин стиснула губы в молчании и сидела очень тихо. Она еще не была спасена. Коммодор все еще мог приказать водителю тети Корделии развернуть машину и отвезти их домой.
— Теперь, Ку, — сказала мама, — мы так продолжать не можем. Корделия права. В этот раз надо договориться о деле разумнее.
— А! Вот это словечко — разумный. Одно из ее любимых. Я чувствую себя, будто у меня вот здесь уже появилось пятнышко от лазерного прицела плазмотрона. — Он ткнул пальцем в середину своей груди, словно красная точка уже подрагивала на его зеленом мундире.
— Это делается очень неудобным, — сказала мама, — и я начинаю уставать от всего этого. Я хочу увидеть наших старых друзей и услышать все про Зергияр. Мы не можем из-за этого остановить всю нашу жизнь.
Да, только мою. Карин стиснула зубы чуть с большей силой.
— Ну, я не хочу, чтобы этот толстый маленький странный клон… — судя про дрожанию его губ, он заколебался в выборе подходящего слова, отвергнув по меньшей мере два варианта, — … липнул к моей дочери. Объясни мне, зачем ему два года бетанской терапии, если только он не наполовину сумасшедший, а? А?
Не говори этого, девочка, не говори этого. Вместо слов она впилась зубами в костяшки пальцев. К счастью, поездка была очень короткой.
Оруженосец Пим встретил их в дверях особняка Форкосиганов. Он поприветствовал ее отца одним из тех формальных поклонов, в ответ на который у военного рука сама тянется отдать честь. — Добрый день — коммодор, госпожа Куделка. Добро пожаловать, мисс Карин. Миледи ждет вас в библиотеке. Сюда, пожалуйста… — Карин могла почти поклясться, что когда он обернулся, чтобы проводить их, его веко дрогнуло, словно он подмигнул ей, но сегодня он полностью вошел в роль Гостеприимного Слуги и ничего ей больше не подсказал.
Пим провел их через двойные двери и официально объявил об их прибытии. Затем он удалился со сдержанным, но при этом — насколько она знала Пима — демонстративным видом, что оставляет их заслуженной ими судьбе.
Часть мебели в библиотеке была передвинута. Тетя Корделия ожидала их, сидя в большом кресле с подлокотниками — возможно, лишь случайно напоминающем о троне. По левую и правую руку от нее стояло два меньших кресла, лицом друг к другу. Марк сидел в одном из них, одетый в свой лучший черный костюм, выбритый и причесанный , в точности как он выглядел на этом злополучном приеме Майлза. При появлении Куделок он вскочил на ноги и так и остался неловко стоять, явно не в силах решить, что будет хуже — радушно кивнуть или ничего не делать. Он принял промежуточное решение, стоя словно чучело.
Напротив тети Корделии стоял совсем новый предмет мебели. Ну, новый было неправильным словом; это была немолодая и потертая кушетка, которая провела не менее пятнадцати последних лет на одном из чердаков Дома Форкосиганов. Карин смутно помнила ее по детским играм в прятки. Когда она видела эту штуку в последний раз, та была доверху завалена пыльными коробками.
— А, вот и вы все, — бодро произнесла тетя Корделия. Она махнула рукой в сторону второго кресла. — Карин, почему бы тебе не сесть вот здесь. — Карин, стиснув руки, бросилась куда ей было указано. Марк устроился на краешке своего кресла и с тревогой смотрел за ней. Указательный палец тети Корделии поднялся, словно самонаводящееся орудие в поиске цели, и указал сперва на родителей Карин, а затем на старый диван. — Ку и Дру, садитесь — сюда.
Они оба с необъяснимой тревогой уставились на безобидный старый предмет меблировки.
— О, — набрал воздуха в грудь коммодор. — о, Корделия, это грязные уловки… — он попытался развернуться в сторону выхода, но его резко остановила сомкнувшаяся у него на запястье, словно тиски, рука его жены.
Пристальный взгляд графини стал резче. Голосом, какой Карин редко слышала от нее раньше, она повторила, — Садитесь. Сюда. — Это был даже не голос графини Форкосиган; кое-что более древнее, более жесткое, даже более ужасающе уверенное. Карин поняла, что это было сказано ее прежним голосом капитана корабля; а ее родители не один десяток лет провели на военной службе и привыкли подчиняться приказам.
