лету блюёт. Дым плюс жара — укачивались моментально». И эта устаревшая машина считалась «секретной»! Отношение к такому положению вещей у Тимофея Пантелеевича вполне однозначное: «Когда секретят всякую фигню, это означает только одно — дела по настоящему плохи. Как наша подготовка перед войной. 'Секретность' P-Z из этого же семейства. Собственную слабость от себя самих прятали» 1*.
Случаев репрессий не было, но к тому времени все были напуганы и так достаточно. Особенно преподаватели. «Знаешь, в училищную библиотеку много разных авиационных журналов приходило (в т. ч. и на иностранных языках), и там публиковалось много толковых статей. Статьи-то толковые, но реального толку от этих публикаций не было. Помню у нас один курсант 'выступил' (по глупости), на занятии задал вопрос преподавателю, мол, вы говорите, что СБ самый быстрый бомбардировщик в мире, а вот в журнале (кажется это был 'Вестник воздушного флота') опубликовали, что американский бомбардировщик (и называет модель) летает быстрее СБ и нагрузка бомбовая у него больше. Так все-таки, самый быстрый СБ или нет? Преподаватель аж побледнел, поскольку курсант поставил его своим вопросом в самую «пиковую» ситуацию. Скажи, что курсант не прав, так получается, что 'Вестник воздушного флота' врёт, а журнал центральный, сомневаться в его публикациях нельзя, посчитают, что сомневаешься в авторитете руководства ВВС РККА (а там и до сомнений в авторитете Советского правительства недалеко). Сказать, что курсант прав, моментально 'пришьют'
'пораженчество', со всеми вытекающими отсюда последствиями. Уж не помню, как преподаватель выкрутился, но курсант имел потом 'серьезный' разговор и с начальником курса, и с нами: 'Понимай, дурак, о чем спрашивать можно, а о чем нет'. Нет, никого не 'репрессировали', но перепугались все здорово. Поэтому изучение курсантами других источников, кроме учебников и уставов, не приветствовалось».
К окончанию училища у Тимофея Пантелеевича было 40 часов налёта, которые примерно поровну были распределены на всех четырёх типах машин, хотя выпускался на СБ. Как сам он оценивает свой уровень подготовки: «Реально мы умели взлетать и садиться, да и то в самых простых метеоусловиях. Знаменитые пушкинские строки 'Нас всех учили понемногу, чему-нибудь и как- нибудь' в полной мере относились к нам, курсантам конца 30-х — начала 40-х. Теперь я понимаю, что по сравнению с немцами мы были дикие недоучки».
Когда началась война, почти все стали писать рапорты об отправке на фронт. «Полная добровольность, без дураков. Ещё помню все указывали, что владеем немецким языком и, в скобочке, так скромненько — 'со словарем'. Хотя, дай Бог, если хоть два десятка слов кто знал. Иностранные языки и тогда не самой сильной стороной образования были. Казалось, что владеющих немецким языком пошлют быстрее, а уж там покажем фрицам! Поикают фрицы когда я появлюсь! Теперь, с высоты своего опыта могу сказать — меня тогдашнего хватило бы на фронте на два дня».
Ко всем недостаткам училищной подготовки добавилось и то, что о новых типах самолётов курсанты ничего не знали, всё секретилось. Например, о существовании Пе-2 Пунёв впервые узнал совершенно случайно, только в 41-м, незадолго до войны. Произошло это так: по выходным курсантов обычно занимали рытьём капониров, посадкой деревьев или другой работой. «То, что для такой цели существуют бульдозеры и экскаваторы, а выходные можно как-то по-другому проводить, мы и понятия не имели». В один из таких «выходных» дней на лётное поле училища сел Пе-2: «Мы роем землю и вдруг слышим непривычный, резкий звон над аэродромом. Смотрим вверх, облачность балла три, и эти облака, буквально пронзает незнакомый самолет. Проносится над нами, а скорость у него!!.. У нас в училище 140 км/час, считалась боевой, а тут, похоже, 140 посадочная! Слышим — заходит на посадку. Бетонной полосы у нас не было, и, похоже, летчик 'приложил' машину с высокого выравнивания, пыль столбом, и машина уже в конце полосы. Ну и скорость! Мы к самолету, а тут со всех сторон: 'Куда?! Назад! Это секретный самолет!' Вот так: нельзя курсанту самолет показывать, только на фронте, когда воевать пойдет! Так вблизи и не показали. Это и был Пе-2, один из первых. В машину эту я влюбился сразу! Редкостной красоты самолет! А красивый самолет и летает красиво».
На фронт Тимофей Пантелеевич был направлен осенью 42-го. «Немцы вовсю пёрли на юг, и «училище закруглялось», однако выпустить набор 40-го года успели».
Попал Пунёв на север, на Карельский фронт в 11-ю отдельную эскадрилью бомбардировщиков СБ, в которой было, по воспоминаниям, 15 машин. «Личный состав эскадрильи был много повоевавший, мой комэск горел, помню лицо в шрамах. Мы с ним немножко полетали, для оценки моего летного «мастерства», которое его не впечатлило, но раз считаешься боевым летчиком, надо в бой. Он мне и говорит: 'Завтра планируется боевой вылет. Имей в виду, твоя задача — видеть только мой хвост. Если ты ещё куда- то начнешь смотреть и оторвешься — ты пропал'. Вот и всё, что он мог сделать для повышения моего летного мастерства. Как оказалось немало…» Эта заповедь запомнилась Тимофею Пантелеевичу на всю жизнь, и в дальнейшем он лишь раз от разу убеждался в её правильности: «Тех, кто это правило не знал, забывал, либо по дурости отрывался — сшибали сразу. Таких зеленых за войну погибло о-го-го сколько!»
Статистика у бомбардировщиков была простая: если пилота не сбивали в первых пяти вылетах, то в глазах сослуживцев он переходил как бы в следующий разряд, где «шансов на сбитие было меньше». Впрочем, в пятом или шестом вылете Тимофей Пантелеевич получил лёгкое ранение, «…я даже полеты не прекращал и справок об этом ранении не имею. Не до справок тогда было». Понемногу набирался опыта, учился смотреть и видеть: «…только на десятый вылет начал 'воздух смотреть', т. е. потихоньку оглядываться. Оглянулся, вот это да! Лечу! Первые девять вылетов я и не очень представлял, где лечу и чего бомблю, ориентировку сразу терял, вот такой был 'лихой сокол'. Но ведущего не терял».
Бомбардировщик СБ, на котором пришлось поначалу воевать, оставил у Тимофея Пантелеевича только отвратительные воспоминания: «Знаешь, в училище казалось — нет самолета красивее и лучше СБ, а сейчас даже слышать про него не могу. Абсолютно устаревшая машина. Горел СБ страшно. Баки были без протектирования». К тому же «он был дубовым», то есть излишне устойчивым и неповоротливым в воздухе, выполнение энергичных маневров было затруднено, «противоистребительный маневр на СБ — дело нереальное». Летали с 600 кг бомбовой нагрузки и, несмотря на то, что по ТТХ для нашей модификации предельная скорость составляла свыше 400 км/ч, реально на этот режим никогда не выходили, так как машина вся начинала трястись, «кажется вот-вот и развалится», поэтому летали примерно на 320 км/ч. Оборонительное вооружение СБ было откровенно слабое — «…только ШКАСы — такая зараза! Немцы нас 'долбить' начинали с метров 800, пристроится в хвост и пошел… А у ШКАСа предельная прицельная дальность в воздушном бою — 400 метров». К тому же, как правило, летали без истребительного прикрытия, Тимофей Пантелеевич вспоминал, что лишь два-три раза на предполётном инструктаже сообщали, что будет прикрытие из И-16, один раз, вроде бы, их сопровождали даже «Харрикейны».
