Адольф стоял перед редактором и дрожал. Он понимал, что господин редактор не спорит с заведующим отделом. У него вдруг заблестели глаза, он вытянулся и спросил:

— Разрешите, господин редактор, я вам принесу завтра свою статью, лично вам… лично принесу, можно?

— Такую, как эта? — спросил главный редактор с брезгливой выпяченной губой.

— Нет, нет, господин редактор, именно такую, как вы говорите… Впечатления маленького барабанщика!

— Принесите, — сказал главный редактор и улыбнулся, — я в этом сейчас нуждаюсь. Наши сотрудники, то есть некоторые из них, никак не хотят понять, что на это время надо отложить в сторону всякую классовую борьбу.

Заведующий отделом молча вышел из кабинета.

Адольф попятился к двери и исчез. Он зашел в кафе, пробрался к самому дальнему столику и, не глядя ни на кого, не поднимая головы, написал подряд три маленькие статьи. В них говорилось о войне: о штыковой атаке, о трусости врага, о благородстве наших солдат, об их героизме.

В одной из них раненый рассказывал о своих легендарных похождениях на фронте, в другой — галицийская беженка говорила о варварстве русских казаков, а третья статья призывала всех, всех идти на фронт, потому что эта война — война за цивилизацию, против диких Балкан, против страшных русских, война всех культурных людей против варварства.

Статьи были горячие. Адольф подписался «Маленький барабанщик» и только тогда придвинул к себе совершенно остывший кофе.

В кафе спорили господа писатели и журналисты. Одни говорили, что о войне надо писать правду, и это будет страшным разоблачением; другие говорили, что вовсе не надо ничего писать; третьи предлагали писать, но с энтузиазмом.

Адольф хитро улыбался. У него в кармане были три статьи, и он в первый раз почувствовал себя выше этих умных людей.

Он прибежал к главному редактору. Главный редактор принял его сейчас же. Он прочел от строки до строки все три статьи, просиял и, встав, протянул Адольфу руку.

— Браво, мой друг, это пойдет. Очень, очень мило, маленький барабанщик! И еще раз браво!

С этого дня фельетоны «Маленького барабанщика» шли подвалами на второй странице. Один был удачнее другого.

Это была щедрая жатва. Адольф преобразился. Он приоделся, во рту заблестели золотые зубы, и на лице утвердилась наглая улыбка. Он ухватился за свою сенсацию и действовал не зевая. Некоторые из испытанных журналистов начали признавать его талант. Другие, скептики, задавали ему ехидные вопросы: «Как вы это делаете, маэстро? Ведь вы еще пороха не нюхали?»

Заведующего отделом на третьей неделе войны мобилизовали — он был запасный пехотный офицер.

А фельетоны «Маленького барабанщика» были наивны. Они не говорили ни о крови, ни о смерти. Они говорили о войне как о блестящем параде и сплошном героизме. Героями были бравые офицеры, проделавшие неслыханные подвиги, «красные дьяволы» (венгерские гусары). В фельетонах рассказывалось о грохочущих пушках, о мерцающих звездах, о буйных ветрах и горящих ночных кострах.

Господин Шольтес страшно обидел дядю Крауса: он назвал Адольфа самым последним подстрекателем, конъюнктурщиком и предателем. Господин Шольтес отказался подписываться дальше на центральный орган партийного комитета и профсоюзов. Но редакция получала письма сотнями. Многие из молодых читателей поздравляли «Маленького барабанщика» и сообщали, что под влиянием его статей они добровольно идут на фронт.

Сами журналисты начали признавать, что о войне надо писать именно так, как пишет «Маленький барабанщик». Некоторые из корреспондентов поехали на фронт, то есть в генштабквартиру и прямо оттуда посылали военные фельетоны своим газетам.

Конечно, эти фельетоны были куда удачнее фельетонов Адольфа. Но «Маленький барабанщик» первым ударил в барабан, и карьера его была сделана.

Сестру Беллу он устроил в кабаре, в хор. Квартиру стариков он обставил новой удобной мебелью, а для себя сиял номер в гостинице. Все шло своим чередом. Но не успела еще схлынуть первая волна войны, как «Маленького барабанщика» настиг розовый мобилизационный листок. Журналист не испугался — ведь он с самого детства страдал грыжей, он близорукий, маленького роста, хиленький, и, кроме того, он же «Маленький барабанщик». Он даже не поверил, когда врач сказал: «Годен».

«Нет это не про меня сказал врач «годен», — подумал он. Но врач сказал именно про него.

В редакции сотрудники издевательски переглядывались за его спиной. Но господин главный редактор позвонил в партийный комитет. Он очень тепло отзывался об Адольфе, он сказал, что как работник Адольф незаменим. Там кто-то из влиятельных пообещал посодействовать. Ходатайство было написано прямо в министерство.

Но пока что «Маленький барабанщик» вынужден был идти в казармы. Он и раньше здесь бывал, только не по этому делу. Перед цейхгаузом стояла очередь новобранцев. Он стоял перед каптенармусом, который кидал в его объятия старую шинель, латаные штаны, просаленную гимнастерку, дырявые бутсы. Тут разговор был короток.

Что было более жестким — обращение унтер-офицеров, хлеб или койка — неизвестно. Что было тяжелей — винтовка, бутсы или сердце «Маленького барабанщика» — трудно сказать.

Какие глупые солдатские песни: «Веселенькая жизнь у солдата…» Жалованье ровно шесть копеек. А дни бежали, и недели шли за неделями. «Маленький барабанщик» научился поворотам, отдавал образцово честь, разбирал винтовку и обращался с ней уверенно. Из министерства все еще не было ответа.

По утрам его будила труба, вечером укладывала труба. Кости его пыли, голова кружилась. Шагать, шагать — раз-два, раз-два. Рассыпаться в цепь, ложиться, вставать, ложиться, прятать голову. На учебном плацу пыль, дым, пот.

Когда же он, одетый в солдатский мундир, встретился с господином Шольтесом, тот грубо заметил:

— А ну, маленький барабанщик, прыгайте в ямочку, которую выкопали другим! Война — это большая школа. На фронте вы тоже найдете сенсацию, только немножко иную, чем та о которой вы до сих пор писали.

«Маленький барабанщик» не верил, что ему придется идти на фронт. Он надменно улыбался. Ведь в министерстве обещали, туда уже звонили по телефону из комитета.

Господина Шольтеса не мобилизовали. Он был индустриальным рабочим, а индустрия — это тоже фронт.

Господин Шольтес опять подписался на центральный орган профсоюзов и партийного комитета. Правда, он его не читал: непрочитанные, даже неразвернутые номера шли прямо в уборную. Но он все же подписывался.

Шесть недель пролетели как дым. Однажды утром Адольф снова стоял перед каптенармусом. В его объятия летели новые, ненадеваниые шинель, брюки, гимнастерка и кованые башмаки. Винтовка была новенькая, промасленная, ремни сильно скрипели. Все это было очень похоже на контору похоронного общества.

Маршевая рота одевалась во все походное. Маршевая рота готовилась идти на фронт.

Адольф попросил разрешения выйти в город. О «побежал в редакцию.

Господин главный редактор попросил его прислать корреспонденцию с фронта. Веселую, настоящую фронтовую статью, как это делают другие журналисты. Будут печатать с примечанием: «От собственного фронтового корреспондента». Про министерство он не сказал ни слова. Партийный комитет был занят. В парламенте обсуждались военные дела.

Беллы не было дома — в кабаре ставили новую мистерию о войне. Автором ее был очень известный писатель; он писал только шедевры.

Старики плакали. Адольф попросил их не приходить на вокзал.

Господин Шольтес встретил его у ворот. Крепко пожав ему руку, он серьезно сказал:

— Теперь посмотрим, чей вы барабанщик.