народной музыкальной жизни”.[160] Другой более поздний пример — виола — это “детище благородного, достойного человека”, которая, по мнению исследователя истории виол и скрипок, нередко использовалась в музыкальном быту и среди буржуазных слоев; ее так же можно было встретить на народном празднике и даже в кабачке. (там же, стр. 57).
Общий вывод Б. Струве о том, что область бытования того или иного инструмента “почти никогда не была замкнутой” (там же), позволяет говорить не только о соответствии этих инструментов интонационным, ладовым и другим особенностям музыкальной культуры различных социальных слоев, но и выполнении ими разнообразных социальных функций: сопровождение культовых обрядов, массовых народных праздников, светских приемов, интимных встреч и т. п., то есть о широком применении во всем обществе независимо от национальной или социальной принадлежности. Подобные тенденции наблюдались и в Древней Руси, и в более поздние периоды истории России.
Отсюда вывод: многие музыкальные инструменты “выросли” из рамок чисто национального инструмента вместе с демографическими изменениями самого общества. Поэтому они отражают миросозерцание не нации, а, скорее, определенного социума — сложного смешения наций и народностей, объединенного психологическим понятием “этническая общность”.
Сугубо национальные музыкальные инструменты, то есть используемые лишь какой-либо одной нацией или народностью в чистом виде, сегодня уже большая редкость. К таким инструментам относятся, пожалуй, лишь музыкальные орудия малых наций и народностей России, сохраняющих традиционный инструментарий с прошлых веков.
Наконец, об инструментах второй подгруппы, которые достаточно сложно вообще назвать музыкальными, так как основная их функция не связана с художественной деятельностью. В частности, еще К. Вертков в свое время предлагал манок лишить права называться музыкальным инструментом до тех пор, пока он не прекратит использоваться по прямому назначению, то есть на охоте имитировать крики птиц или животных.[161] Подобное, по-видимому, можно было бы сказать и по отношению к пиле, косе, дровам, наполненным водой бутылкам или набору глиняных горшков. Тем не менее, вопрос о принадлежности данных орудий к музыкальным инструментам для музыковедов остается открытым. До сих пор в специальной литературе можно встретить статьи, к примеру, о том же манке, как о музыкальном инструменте.[162] Из всех подобных орудий труда и быта более всего шансов иметь статус музыкального инструмента, пожалуй, у пилы, так как, во-первых, она обладает достаточно широкими мелодическими возможностями — высота звука изменяется в зависимости от силы сдавливания инструмента, во-вторых, для звукоизвлечения на ней используется специальное приспособление — смычок, сугубо музыкальное орудие.
Однако не следует спешить с возведением пилы в ранг народных, пусть даже редких музыкальных инструментов. Правильнее, на наш взгляд, говорить о существовании в русском народе традиции использования орудий труда и предметов домашнего обихода в бытовом и любительском музицировании, традиции многовековой, отражающей стремление народа к поиску звукового самовыражения, самобытной, потому мы и называем ее народной.
В русской фольклорной практике в качестве музыкального инструмента использовался чуть ли не всякий стучащий, звенящий, трещащий, шумящий, свистящий и т. п. материал или предмет. Еще в XVIII веке Я. Штелин описал пример “особенной музыки”, которая была в ходу в России на литейных заводах, когда “двое парней или кузнечных работников изображают музыкантов, из которых один скребет или проводит тупым ножом либо куском железа по тонкому железному листу в такт танца, другой же при помощи подвешенного толстого литого куска железа, заменяемого часто большим железным котлом, изображает бас”.[163]
Подобную практику и нужно называть народной музыкальной традицией. И если сегодня в народном ансамбле появится исполнитель на пластмассовой расческе или механической печатной или счетной машинке, то причислять последние к музыкальным инструментам нет никакой необходимости, но при этом признать за этим ансамблем право развития самобытной, оригинальной народной традиции.
Аналогично следует трактовать и редкий строй некоторых инструментов. Если поэт и бард из Самары М. Алфимов придумал собственный гитарный строй и уже много лет с успехом использует его в своем творчестве исполнителя авторской песни, то это не означает, что мы нашли еще один народный строй. Мы можем говорить, опираясь на многообразие подобных фактов, о наличии народной традиции использования инструментов в различном строе. Русским же гитарным строем может называться только строй, получивший общественное признание.
В фольклористике вообще легко совершить большую ошибку, приняв единичный образец явления за народный, то есть типический. К этому провоцирует даже принятая методика отчета о полевых экспедициях, требующая тщательной фиксации в том числе и единичных фактов и явлений фольклорной практики.[164] Однако не отдельный своеобразный экземпляр музыкального инструмента и не конкретная однажды своеобразно исполненная, пусть даже традиционная песня являются народными. Народными необходимо признавать не частные явления, а типические, не конкретный инструмент, а его вид, то есть общее понятие о музыкальном инструменте.
Абсолютизация этнического фактора зачастую приводит к тому, что всякий найденный старинный или современный используемый в простонародном быту музыкальный инструмент сразу же автоматически без социальной оценки объявляется народным. Фольклористы иногда говорят: обнаруженный в народе, у человека из народа — значит народный. То есть, в этом случае, без социальной оценки присваивается социальный статус; единичное возводится в ранг типического. Между тем как народное — это обязательно типичное, характерное для данной общности или хотя бы только для ее части, но части, отражающей ее “лицо”.
В одной из работ И. Мациевский описывает изобретение крестьянина из прикарпатского села, с помощью которого исполнителю удается одновременно играть на цимбалах по системе “бас-аккорд” (как на баяне), большом барабане и на скрипке.[165] Можно ли подобное музыкальное орудие назвать народным? Закостенелый фольклорист ответит: да ведь оно создано и практикуется народным умельцем-исполнителем. Мы же ответим: нет, так как этот вид музицирования не является типическим, а лишь специфическим для конкретного исполнителя. [166]
В фольклорном исполнительстве отсутствует тиражирование, как повторение абсолютно идентичного, а потому не может быть всякое исполнение одинаково типичным. Каждое исполнение и каждый конкретный музыкальный инструмент имеют свои особенности, в которых в той или иной степени присутствует мера народного. Отдельное исполнение или конкретный инструмент в различной степени удовлетворяют требованиям народности. Различия этого не может быть в самом социальном представлении, оно заключено в соотношении конкретного явления с социальным представлением, в соответствии этого явления художественно-эстетическим представлениям общества. Здесь на первый план выходит принцип художественности — важнейший фактор народности, обеспечивающий высокий социальный статус того или иного музыкального инструмента.
В популярной телепередаче “Играй, гармонь” один из “народных” исполнителей пел песню “На муромской дорожке”, упорно пропевая, вместо “муромской”, “на мурманской дорожке”, что тоже, по- видимому, некоторыми трактуется как фольклор, народное искусство. Однако фольклор — это народная мудрость, а не народная глупость, и потому нельзя антихудожественные явления выдавать за народные. Народный исполнитель не тот, кто сидит в переходе и на гармони или баяне, перевирая мажор с минором, веселит случайных прохожих. Народный исполнитель тот, кто воспринял национальную традицию исполнительства, ее дух, и сумел художественно, эстетически точно с позиции современников ее передать и развить.
Расслоение народных музыкантов, с точки зрения их художественных возможностей, существовало всегда. Б. Струве приводит любопытный фрагмент из прошения средневекового трубадура королю Кастилии: “Не следует объединять всех жонглеров (жонглеры — бродячие музыканты. — Д. И.) под одним наименованием; между ними наблюдаем большую разницу. Те из них, которые хорошо несут свою работу, имеют право жаловаться, что их смешивают с жалкими уличными бродягами, кое-как играющими на том или ином инструменте, поющими на перекрестках дорог для всякой сволочи, бесстыдно выпрашивая подаяние, не смея показаться в благородном доме...”.[167]
