– Это не он, – возразил Родионов. – Мой худой и длинный, совсем на него не похожий.

Данила подошел ближе, поздоровался, а я спросила:

– На кладбище бомжи живут?

– Нет, чего им здесь делать? Милостыню собирают, но чтоб жили…

– Значит, кто-то просто проходил, – кивнула я.

– Если просто проходил, – заупрямился Родионов, – чего ему тогда в темноте по тропинкам плутать, когда есть асфальтированная аллея?

– Где видел-то? – хмыкнул Дьяконов. – Возле боковой калитки, ближе к склепу с большим крестом на макушке?

– Да, – кивнул Александр Сергеевич.

– Ясно. Опять бродить начал.

– Кто? – в два голоса спросили мы.

– Салтыков, а который точно, не скажу, их здесь пять человек мужского пола и три женского, но бабы не шалят, а вот Салтыков, один или все пятеро, бывает, бродят.

– Что ты болтаешь? – возмутилась я.

– Ничего я не болтаю. Батя тоже не верил, пока со мной не пошел. Стали мы его, шатуна то есть, выслеживать. Появился он со стороны бандитской аллеи, видно, со свеженькими беседовал, новости узнавал. Идет, мы за ним, подошел к склепу и испарился. Дверь заперта, ни скрипа тебе, ни шума, коснулся камня, и все… Батя за упокой души отслужил – пропал. А теперь, видно, опять за старое взялся, не лежится ему спокойно.

– Ты все это нарочно выдумываешь? – разозлилась я.

– Вот тебе крест! Хочешь, спроси у бати. Батя не соврет. Своими глазами видел: был, и нет его. Человек так не сможет.

Мы с Родионовым переглянулись, и он засобирался домой. Мы с Данилой вызвались его провожать. Пошли по центральной аллее. Александр Сергеевич сказал, что до своей машины доберется, пройдя в обход по Красномилицейской, там хоть фонари есть, а на кладбище налетишь на какую-нибудь корягу и лоб расшибешь, а голова у него после встречи с Синим и так болит.

Проводив Родионова и возвращаясь к церкви, мы как раз выходили на центральную аллею, когда Данила вдруг замер, потом всплеснул руками и заявил:

– Вот, сама убедись: шастает. От дружка возвращается. Я приметил, любит он возле склепа с двумя ангелами отираться, а как нагостится, к себе вон той тропинкой двигает.

– Прекрати меня пугать, – разозлилась я.

– Ничего я не пугаю, или не видела, как он меж деревьев мелькнул? Когда твой Родионов к нам шел, Салтыков к дружку намылился, а теперь, видно, возвращается.

– Не вздумай этакое при Сеньке врать, запугаешь мне ребенка…

– А пожалуй, поймаю я графа… – подумав, заявил Данила.

– Как же ты его поймаешь? – съязвила я.

– Должны быть какие-то средства… Непутевый он у нас, шастает, видно, нагрешил много. У кого душа спокойна, те по кладбищу не бегают.

– Глупости и сказки, а ты, Данила, дурак, если во все это веришь.

– Еще как поверишь. Федя, дружок мой, уже после того, как его схоронили, приходит однажды, стукнул в окно, я окно-то открыл и говорить с ним начал. И так мы душевно беседуем, даже выпили чуток, уж не меньше часа прошло, пока я сообразил: как же Федя за окном стоит, если у меня девятый этаж?

– Ладно бы только этаж, – хмыкнула я, – а то еще и белая горячка. – Мы уже поднялись на крыльцо, и бояться я не собиралась. – Спокойной ночи, – пожелала я насмешливо.

Дьяконов воззрился на небо с первыми звездами и сказал:

– Пожалуй, я все-таки покараулю. Уж больно мне интересно.

– Карауль, – согласилась я, решив, что Данила где-то раздобыл денег и поимка графа не более чем повод не возвращаться домой.