Батюшка стоял возле колокольни и беседовал с мужчиной в джинсах и белой футболке. Данила дождался, когда мужчина отойдет, и бухнулся отцу Сергею в ноги.

– Благослови, батя.

– На что благословения просишь? – насторожился тот.

– На подвиг. Пора, батя, пора, чувствую, время мое пришло.

– Ты с утра, что ли, пьян? Исчезни с моих глаз. Что ты с собой вытворяешь, Данила?

– Ни капли в рот, – грохнув по груди кулаком, взревел коленопреклоненный Дьяконов. – И с этого дня… все, одним словом. Начну миссию выполнять, ибо чувствую: возложил на меня господь…

Батюшка вздохнул и отвернулся.

– Ты хотел в притворе помочь, – напомнил он.

– Помогу, – сказал, поднимаясь, Данила. – Вот пошел уже. А ты, батя, запомни этот день. Вот так прямо и запиши: Данила Дьяконов был призван господом для искоренения…

– Один грех с тобой, – рассердился батюшка и зашагал ко входу в церковь, а Данила припустил следом.

Углубленная в свои мысли (в основном они относились к предстоящим похоронам), я вошла в дом. В кухне Пелагея была занята готовкой.

– Где Сенька? – спросила я.

– Гулять ушел.

– Гулять? Я ж не велела ему уходить с кладбища.

– И я про то напомнила, а он сказал, здесь будет.

Это меня насторожило, и я решила отыскать племянника. Нашелся он довольно быстро, лежал на зеленой травке возле салтыковского склепа с книжкой в руках. Книжка была открыта на двадцать третьей странице, на обложке значилось: Ф. Достоевский. «Идиот». Единственное, что меня смущало: Сенька заметил меня раньше, чем я его, и торопливо перевернул книжку, так что выходило, что до этого момента читал он ее вверх ногами.

– Читаешь? – спросила я.

– Ага. Интересная книжка. А конец у нее хороший?

– Как тебе сказать…

– Ясно. Неправильно это, когда книжка плохо кончается… – Сенька стал развивать свою мысль, а я поглядывала по сторонам. – Ты чего головой вертишь? – удивился он.

– Так… смотрю. Ты один здесь?

– С Салтыковыми, – кивнул на склеп племянничек.

– Пойдешь домой?

– Я лучше здесь побуду, почитаю, и вообще, здесь много интересного. Хочу некоторые надгробия срисовать.

– Да? Ну что ж… – Я отправилась домой, пытаясь понять, что меня так беспокоит. Как бы Сенькина мать мне по ушам не навешала за эту кладбищенскую романтику. С другой стороны, ребенок выглядит абсолютно нормально, любовь к классике надо приветствовать, рисует Сенька действительно очень хорошо, а подозрительный интерес к надгробиям можно объяснить дурной наследственностью: в конце концов, у него отец и мать археологи.

После обеда я мыла посуду (вместе с нами обедали рабочие, было их восемь человек, и посуды набралось много). Вытирая тарелки, я услышала траурный марш. Не удержалась и пошла взглянуть на похороны. Если честно, я надеялась, что среди провожавших Турка может оказаться и Синий пиджак, поэтому не стала выходить на аллею, а пристроилась неподалеку, делая вид, что занята уборкой возле одной из могил. Но хоронили вовсе не Кольку. Покойного звали Гена, и, видимо, это он взорвался в собственной машине, потому что хоронили его в закрытом гробу. Провожавших было человек тридцать, в большинстве мужчины. Мордастый парень произнес речь, обращаясь к усопшему, которая в основном свелась к просьбе: мол, ты тут лежи себе спокойно, а мы разберемся, что к чему, и уж после этого чертям тошно станет. Не приметив ни одного знакомого лица, я вернулась в дом. Часа через два пришел Сенька, но почти тут же исчез и вновь явился, когда стемнело. Если верить закладке (книга была заложена фантиком), Сенька освоил сто пять страниц. Я провела с ним беседу и убедилась, что с содержанием он знаком, но беспокойство все равно меня не отпускало. В десять он собрался ложиться спать.

– Может, телевизор посмотришь? – спросила я.

– Ну его, надоел. Завтра с утра пойду склеп срисовывать. Данила обещал бумаги дать, а карандашей у батюшки сколько угодно.

– Может, тебя лучше в лагерь отправить? Или в санаторий? Хочешь в Анапу?

– Не хочу. Мне здесь очень нравится. Познавательно… И вообще я решил за лето всего Достоевского прочитать и Толстого, если успею.

– Ну-ну, – только и нашла я что ответить.

Батюшка отдыхал в своей комнате, Данила ушел провожать Пелагею, которая сегодня задержалась, а я читала в кухне, чтобы не мешать Сеньке, он все еще спал в одной комнате со мной. В окно кто-то осторожно постучал, я распахнула створку и увидела Родионова.

– Случилось что-нибудь? – ахнула я.

– Ничего такого, чтобы пугаться, – ответил он.

– А чего ж так поздно?