— О, бедная девочка! Она очень восхищается вами.
— Правда? Не знаю почему. По-моему, я обращалась тогда с ней даже несколько жестоко.
— Ну, со мной вы были строги. Но я согласен с мисс Кэттермоул. Абсолютно. Я имею в виду, мы согласны в том, что оба сильно восхищаемся вами.
— Как это мило с вашей стороны, — рассеянно сказала Харриет.
— Да, очень. Я никогда не забуду, как вы расправились с этим типом Джуксом. Знаете, ведь он вновь нарвался на неприятности, всего лишь спустя неделю или около того?
— Да. Я не удивляюсь.
— Нет. В высшей степени гадкий прыщ. В струпьях.
— Он всегда был таким.
— Ну вот, теперь товарищ Джукс заработал приличный срок. Кстати, сегодня было неплохое шоу, правда?
Харриет постаралась взять себя в руки. Она внезапно устала от мистера Помфрета и хотела, чтобы он ушёл, но было бы чудовищно проявить такую невежливость. Она заставила себя говорить с живым интересом о спектакле, на который он любезно её пригласил, и преуспела настолько, что лишь через пятнадцать минут мистер Помфрет вспомнил о ждущем такси и отбыл в приподнятом настроении.
Харриет взяла письмо. Теперь, когда она могла без помех распечатать его, она не хотела этого делать. Это испортило вечер.
Дорогая Харриет,
Я отправляю свои просьбы с назойливостью налоговых чиновников, и, вероятно, увидев конверт, Вы скажете: «О, Боже! Я знаю, что там». Единственная разница в том, что к налоговым чиновникам рано или поздно приходится прислушиваться.
Вы выйдете за меня? — Это начинает походит на одну из строчек в фарсе: сначала просто скучно, пока её не начинают повторять достаточно часто, а затем она вызывает громкий смех каждый раз, как произносится.
Я хотел бы сказать Вам такие слова, которые прожгут бумагу, на которой они написаны, но у таких слов имеется свойство быть не только незабываемыми, но и непростительными. В любом случае Вы сожжёте письмо, и я предпочёл бы, чтобы в нём не было ничего, чего Вы не смогли бы забыть, если бы захотели.
Ну, с этим покончено. Не беспокойтесь по этому поводу.
Мой племянник (которого Вы, кажется, вдохновили на самое экстраординарное усердие) развлекает меня в моём изгнании неясными намёкам на то, что Вы оказались замешаны в некую неприятную и опасную работёнку в Оксфорде, по поводу которой он дал слово чести ничего не говорить. Я надеюсь, что он ошибается. Но я знаю, что, если Вы за что-то взялись, неприятности и опасности Вас не остановят, только не дай Бог, чтобы они случились. Независимо от того, о чём речь, шлю Вам наилучшие пожелания успеха.
В настоящее время я не распоряжаюсь собой и не знаю, куда меня пошлют потом или когда я вернусь назад. А пока, могу я надеяться время от времени получать весточку о том, что с Вами всё в порядке?
Ваш, больше чем свой собственный,
ПИТЕР УИМЗИ
После чтения этого письма Харриет поняла, что не будет иметь покоя, пока не ответит. Горечь первых абзацев полностью объяснялась двумя последними. Он, вероятно, подумал — он не мог не подумать, — что они были знакомы все эти годы только для того, чтобы она доверила тайну не ему, а мальчишке вдвое его моложе и его собственному племяннику, с которым была знакома всего лишь несколько недель и которому не имела причин доверять. Он никак это не комментировал и не задавал вопросов — это ещё ухудшило бы ситуацию. И, что было ещё более великодушно, он не только воздержался от предложения помощи и совета, на которое она, возможно, обиделась бы, — он намеренно признал, что она имеет право рисковать. «Пожалуйста, берегите себя!», «Я ненавижу саму мысль о том, что с Вами может что-нибудь случиться», «Если бы только я мог быть там, чтобы защитить Вас», — любая из этих фраз отразила бы нормальную реакцию мужчины. Ни один мужчина из десяти тысяч не сказал бы женщине, которую любит, или любой другой женщине: «Неприятности и опасности Вас не остановят, только не дай Бог, чтобы они случились». Это было признанием равенства, а она не ожидала от него этого. Если бы он заговорил о браке в этих строках, то всю проблему пришлось бы рассматривать в новом свете, но это едва ли казалось возможным. Чтобы взять такую линию и придерживаться её, он должен был быть не человеком а чудом. Но дело с Сейнт-Джорджем следовало немедленно прояснить. Она писала быстро, не останавливаясь, чтобы не слишком задумываться.
Дорогой Питер,
Нет. Я не вижу способов это сделать. Но всё равно спасибо. Об этом оксфордском деле. Я давно всё рассказала бы Вам, но это не моя тайна. Я не рассказала бы об этом Вашему племяннику, но он сам оказался посвящён в часть этого дела, и мне пришлось доверить ему остальное, чтобы не дать нанести неумышленный вред. Жаль, что я не могу поделиться с Вами, я была бы очень рада Вашей помощи, и, если когда-нибудь я получу возможность к Вам обратиться, я это сделаю. Дело довольно неприятное, но, надеюсь, не опасное. Спасибо за то, что не посоветовали мне пойти побегать и поиграть — это лучший комплимент, который Вы когда-либо мне делали.
Я надеюсь, что Ваше задание, или что бы то ни было, продвигается успешно. Должно быть, это крепкий орешек, если занимает столько времени.
ХАРРИЕТ
Лорд Уимзи прочитал это письмо, сидя на террасе отеля, выходящего на сады Пинчо, которые купались в ярком свете. Оно так удивило его, что он перечитывал его в четвертый раз, когда обнаружил, что человек, стоящий рядом с ним, не был официантом.
— Мой дорогой граф! Я прошу вашего прощения. Что за манеры! Моя голова витала в облаках. Сделайте одолжение, присядьте и присоединяйтесь ко мне. Официант!
— Пожалуйста, не извиняйтесь. Это я виноват, что прерываю вас. Но я испугался, что прошлый вечер, возможно, несколько запутал ситуацию…
— Глупо говорить так долго и в столь позднее время. Взрослые мужчины ведут себя как усталые дети, которым разрешили не ложиться до полуночи. Признаю, что все мы были сильно раздражены, и я не в последнюю очередь.
— Вы всегда являетесь образцом дружелюбия. Именно поэтому я подумал, что пара слов между нами… мы оба — благоразумные люди.
— Граф, граф, я надеюсь, что вы пришли не для того, чтобы убедить меня в чём-то. Сейчас мне трудно вам перечить. — Уимзи, убрал письмо в бумажник. — Солнце светит, и я в таком состоянии, что могу наделать ошибок из-за самонадеянности.
— Тогда я просто должен использовать этот прекрасный момент в своих интересах. Граф положил локти на стол и наклонился вперед, соединив кончики больших пальцев и кончики мизинцев и неотразимо улыбаясь. Сорок минут спустя он ушёл, всё ещё улыбаясь и не замечая, что уступил больше, чем выиграл, и рассказал в десяти словах больше, чем узнал из тысячи.
Но Харриет этого, конечно, не знала. Вечером того же дня она ужинала в одиночестве в «Романо». Она почти закончила, когда увидела покидающего ресторан человека, который делал жесты, пытаясь привлечь её внимание. Ему было около сорока, немного лысеющий, с гладким, пустым лицом и тёмными усами. Мгновение она не могла его вспомнить, затем что-то в его вялой походке и безупречном покрое
