Фиша, развивавшего свою теорию:
— Видите ли, в то время как населенность — точнее, плотность населения на квадратную милю — была низкой, а детская смертность и смертность в целом — высокой, деторождение ставилось превыше всего. Человек находился в гармонии с природой, с ее циклическими ритмами, и сама земля требовала от него высокой урожайности: «Плодитесь и размножайтесь!» — если помните…
Тревор вскочил и забегал вокруг стола, собирая тарелки. Его речь и жесты с каждой минутой убыстрялись; он выскакивал из кухни в гостиную и снова исчезал, словно кукушка в часах. Мэриан бросила взгляд на Фиша. Борода его лоснилась от бульона: очевидно, он все же иногда проносил ложку мимо рта. Вообще он походил на младенца с бакенбардами, сидящего на высоком стуле. Мэриан подумала, что было бы неплохо повязать ему нагрудник.
Тревор в очередной раз появился с чистыми тарелками и опять исчез. Сквозь бормотание Фиша она слышала, как Тревор гремит на кухне посудой.
— И вот, — продолжал Фиш, — в те времена поэт тоже считал себя естественным производителем; его поэма была, если можно так выразиться, яйцом, оплодотворенным музами или, точнее, Аполлоном; отсюда и термин «вдохновение», то есть введение дыхания малыми дозами, по капле; оплодотворенная поэма проходила сначала стадию созревания, зачастую довольно длительную, и, когда наконец была готова к появлению на свет божий, поэт разражался ею — нередко в ужасных муках. Таким образом, процесс художественного творчества был по своей сути подражанием Природе, тому естественному процессу, который был наиболее важен для продолжения человеческого рода. Я имею в виду деторождение. Да, деторождение. А что происходит в наши дни?
Что-то зашипело, и на пороге возник Тревор — он стоял в драматической позе, держа в каждой руке по пылающему голубому мечу. Никто, кроме Мэриан, даже не повернул в его сторону головы.
— Боже мой! — сказала она с восторгом. — Как эффектно!
— Не правда ли? Фламбе — мой любимый кулинарный прием. Это, конечно, не настоящий шиш-кебаб, тут скорее французский уклон, уход от греческой вульгарности…
Он ловко снял шиш-кебаб с вертела, и тарелка Мэриан наполнилась мясом. Теперь она попалась. Надо что-то срочно придумать. Тревор налил вина, сказав при этом, как трудно найти в магазинах хороший испанский портвейн.
— Сегодня, как я сказал, общество настроено против деторождения. «Контроль рождаемости — прежде всего, — говорят нам, — человечеству надо опасаться демографического, а не атомного взрыва». Одним словом, сплошное мальтузианство, только теперь войны уже не обеспечивают значительного сокращения населенности. В этом контексте легко заметить, что расцвет романтизма…
Появились новые блюда: рис со специями, пряный соус, неопознаваемые овощи. Тревор пустил их по кругу. Мэриан взяла ложку темно-зеленой овощной массы и положила ее на язык, как бы принося жертву рассерженному божеству. Жертва была принята.
— …совпадает — и это крайне важно — с ростом населения, который начался, разумеется, еще прежде, но достиг катастрофических размеров именно в этот период. Поэт уже не может с гордостью сравнивать себя с матерью, дающей жизнь; и свои творения он уже не предлагает обществу в качестве его новых членов. Поэт вынужден изменить свое лицо. К чему, в сущности, сводится новый акцент на индивидуальную экспрессию, на стихийность, спонтанность, мгновенность творчества? В двадцатом веке не только художники…
Тревор снова умчался на кухню. Мэриан, все более приходя в отчаяние, рассматривала куски мяса на своей тарелке. Может быть, спрятать их под скатерть? Но потом их все равно найдут. Тогда — в сумку? Но сумка лежала слишком далеко. Не упрятать ли мясо за пазуху или в рукава?..
— …разбрызгивают краску по холсту, достигая своего рода творческого оргазма, но и некоторые писатели видят в творчестве подобный процесс…
Она под столом толкнула ногой Дункана. Он вздрогнул и поднял глаза. Взгляд их сначала ровно ничего не выражал, но через секунду оживился и сделался удивленным.
Она очистила от соуса кусочек мяса, взяла его пальцами и бросила; кусочек пролетел над свечами, и Дункан поймал его, положил на тарелку и начал резать. Мэриан принялась очищать от соуса второй кусок.
— … и уже не уподобляют его деторождению; длительное обдумывание и вынашивание литературных произведений ушло в прошлое. Акт природы, которому современное искусство решило подражать, или, точнее,
Мэриан метнула следующий кусок мяса — он был пойман столь же ловко. Не проще ли будет поменяться тарелками? Нет, опасно: могут заметить, ведь Дункан уже кончил есть, когда Тревор выходил из гостиной.
— Нам нужен катаклизм, — продолжал Фиш. Он почти декламировал, голос его звучал все громче и как будто подымался к самой кульминации. — Катаклизм. Гигантская эпидемия чумы или сверхмощный взрыв — то есть что-то, способное стереть с лица земли миллионы людей и почти полностью уничтожить цивилизацию; тогда деторождение снова станет необходимым и мы сможем вернуться к племенному образу жизни, к старым богам, черным, как земля, — к богине земли, богине воды, богине рождения, роста и смерти. Нам нужна новая Венера, плодоносная Венера тепла, развития, зарождения, новая Венера, с огромным животом, полная жизни, способная породить новый мир во всем его многообразии и щедрости, новая Венера, подымающаяся из волн морских…
Фишер решил подняться на ноги — очевидно, для того, чтобы подчеркнуть или продемонстрировать подъем Венеры из волн морских. Он уперся руками в карточный столик, ножки которого тут же подогнулись; тарелка Фиша скользнула ему на колени. Кусок мяса, который Мэриан как раз в этот момент швырнула через стол, угодил Дункану в голову, отскочил и упал на пол, на груду диссертационных черновиков.
Тревор, появившийся на пороге с мисочками фруктового салата в руках, стал свидетелем этой сцены. Рот его беззвучно открылся.
— Наконец-то я понял, чем я хочу быть! — раздался голос Дункана во внезапно наступившей тишине. Он безмятежно разглядывал потолок, не отирая с виска сероватое пятно соуса. — Амебой!
Дункан обещал немного проводить Мэриан: ему требовалось подышать свежим воздухом.
К счастью, сервиз Тревора не пострадал, хотя соусы и разлились — и, когда стол вновь установили и Фишер, бормоча, угомонился, Тревор великодушно позабыл весь инцидент; однако за десертом (фруктовый салат, персики фламбе, кокосовое печенье, кофе и ликеры) он разговаривал с Мэриан уже не так сердечно, как в начале обеда.
Шагая по хрустящему снегу тротуара, они говорили о том, что Фишер выловил лимон из своей полоскательницы и съел его.
— Конечно, Тревору это не нравится, — сказал Дункан. — И я ему уже говорил, что, если ему это не нравится, не надо класть лимон в полоскательницу Фиша. Но он желает делать все как положено, хотя и понимает, что старается зря. Обычно я тоже съедаю лимон из своей полоскательницы, но сегодня удержался: ведь у нас была гостья.
— Все было очень… занятно, — сказала Мэриан. Она думала о том, что за целый вечер никто не проявил ни малейшего интереса к ее персоне и не задал ей ни одного вопроса, хотя соседи Дункана как будто пригласили ее, чтобы поближе познакомиться с ней. Впрочем, теперь Мэриан понимала, что ее пригласили в качестве нового слушателя.
Дункан смотрел на нее с сардонической усмешкой.
— Теперь ты знаешь, каково мне с ними живется.
— Можно снять другую квартиру, — сказала она.
— Нет уж. Все-таки мне здесь нравится. Да и кто еще будет так заботиться обо мне? Когда Фиш и Тревор не заняты своими хобби и не разглагольствуют, они очень много возятся со мной. Они так заняты становлением моей личности, что самому мне не приходится этим заниматься. И они наверняка помогут мне превратиться в амебу.
— Дались тебе эти амебы! Чем они тебя привлекают?
— Они бессмертны, — сказал он, — а также эластичны и не имеют формы. Быть личностью ужасно сложно.
