приходили из-за кордона с караванами, располагались табором на холмах под Ашхабадом, многим разрешали въезд в город, где их можно было встретить в караван-сараях. К ним ходили со всего города и окрестных аулов менять вещи и драгоценности на муку, рис, кишмиш... В то лето я осмелился приехать на каникулы и ходил на холмы. И Ходжак тоже. Думаю, изворотливый Тогалак крепко нажился тогда на людской беде...
— Браво, Таганов! — Фюрст весь заколыхался в смехе. — Это уже как пить дать. Ваш торговец действительно стал богатым человеком. У него ювелирный магазин в Тегеране, а живет он припеваючи в Стамбуле, — нагло врал гестаповец, опять проверяя Таганова. — Мы непременно уточним это у него. Может случиться, вы встретитесь и снова обретете друга юности.
— Шакал волку не товарищ, — холодно, будто завидуя богачу, произнес Таганов. — Друзьями могут быть равные. Я могу стать ему другом тогда, когда наживу состояние не меньше, чем у него. А пока что меня ноги кормят.
Фюрст многозначительно переглянулся с майором. После Ашир мучительно раздумывал, не переборщил ли он в разговоре с этим матерым врагом. Сомнения Таганова не были беспочвенны. Красная Армия действительно развеяла миф о непобедимости немецкого оружия, все больше склоняла чашу весов в свою пользу. Будь Фюрст прозорливее, он ни на йоту не поверил бы Таганову. Чего ради, даже если Ашир и ярый враг Советов, самому лезть в петлю?.. Или нацист, оболваненный фашистской пропагандой, бездумно верил в победу вермахта, или принял Таганова за отчаянного авантюриста, играющего ва-банк.
Поздно вечером Таганова отвезли в расположение полицейской части, стоявшей километрах в пяти от штаба дивизии. Несколько дней Ашир провел в обществе знакомого фельдфебеля. Он не докучал Таганову расспросами и, казалось, не проявлял к нему никакого интереса.
Томительно тянулись дни ожидания. Агент Стрела сам выйти на связь не мог — у него не было ни рации, ни связных. Но советские радисты внимательно следили за эфиром, контролируя вражеские радиоволны, особенно переговоры и шифровки, передаваемые немцами из прифронтовой полосы. Больше всех о своем питомце беспокоился подполковник Касьянов.
И вот радистами была перехвачена немецкая шифровка следующего содержания: «15.07.43. Из Рославля в Смоленск. Перебежчик Таганов из Ашхабада, владеет русским, немецким и всеми среднеазиатскими (тюркскими) языками. Перебежал первого июля. Изъявил желание создать организацию тюркских народов, установить связь через Турцию и Иран с родиной. Считаю целесообразным использовать в курируемых мною заведениях. Керст».
Касьянов не скрывал своей радости: «Дошел. Молодец, Стрела! Керст — это псевдоним Фюрста. А «заведения» — ТНК и легион, куда и надо попасть Аширу». И все же подполковник был не на шутку озабочен: куда конкретно направят Таганова?
Чуть раньше в Берлине, из двухэтажного особнячка, расположенного на одной из тихих улочек пригорода, близ кладбища Кёнигсхайде, вышел человек в темном плаще и мягкой шляпе. Он чуть прихрамывал, тяжело опирался на самшитовую трость. Во рту торчала толстая сигара. На вид ему лет пятьдесят, розовощекий, благодушный, короче говоря — типичный берлинец. Из тех, кто ложится спать с вечерними сумерками, любит пиво и тишину. Но какая сейчас может быть тишина, если Берлин бомбят то советские, то английские самолеты. Даже искусная маскировка не уберегает. Правда, нет худа без добра: бомбежки увеличили приток клиентов. А до войны, которая грохочет на полях России, ему, благочинному немцу, владельцу похоронного бюро, и дела нет. Ведь он хоронит усопших здесь, в Берлине и его предместьях, и какой ему прок от того, что где-то на заснеженных просторах гибнет множество немецких солдат? Те в услугах могильщиков не нуждаются...
В этом беззаботно шагавшем немце, знакомом по событиям 1931 года в Средней Азии, трудно было узнать Ивана Розенфельда — того самого, кто внедрился еще в агентуру Штехелле и был рекомендован как «надежный, преданный идеям национал-социализма».
Когда в Испании вспыхнул фашистский мятеж, Розенфельд вызвался отправиться туда, чтобы сражаться в рядах республиканцев. Но ему поручили другое, особое задание: пробраться в Германию, устроиться там на работу, обосноваться под надежной крышей и терпеливо ждать — может быть, год, два, три... Его предупредили, что связной появится, лишь когда Розенфельд обживется в Берлине, приобретет репутацию добропорядочного бюргера, преданного Гитлеру и рейху.
В конце лета 1936 года командир интернационального батальона Иван Розенфельд, бесстрашный краском, неожиданно «перешел» на сторону франкистских мятежников. Он сразу попросил, чтобы его немедленно связали с представителем гитлеровского командования. Розенфельда доставили в Берлин, в службу СД, где его персоной заинтересовались гитлеровские бонзы. На первом же допросе он рассказал о себе все, скрыв лишь службу в советских органах безопасности. Чекист действовал по легенде.
— Мне осточертела чужбина, — говорил Розенфельд фашистскому следователю. — Я немец и должен жить в Германии. Готов понести любое наказание, отсидеть в тюрьме, но на родной земле. Да, я виноват, что не вернулся вовремя. В первую мировую войну попал к русским в плен, а там — революция, гражданская война. Был молод, увлекся... Собирался бежать, потому переехал в Среднюю Азию. Там граница охраняется не так строго. В мае 1931 года появился господин Штехелле, он обнадежил, что поможет вернуться домой. Посулил златые горы и как в воду канул. Сведите меня с ним, он хорошо знает меня.
Хотя Розенфельда и выпустили на свободу, за ним на долгое время установили слежку. Позднее его оставили в покое, видно убедившись в его благонадежности.
Он открыл частное похоронное бюро, занимавшееся изготовлением гробов, памятников, крестов, железных венков, крепов... Его контора выполняла даже заказы на эпитафии — два непризнанных поэта корпели над сочинением надгробных надписей.
Розенфельд процветал, даже стал совладельцем крупной брачной фирмы «Счастливая чета». Ни одни богатый бюргер или чиновник, женивший сына или выдававший замуж дочь, не мог обойтись без ее многочисленных услуг.
Вскоре Розенфельд вступил в нацистскую партию, щеголял со свастикой на рукаве, не пропуская ни одного сборища, внося щедрые паи в партийную кассу наци. Его уютный особнячок близ кладбища славился гостеприимством. К нему заезжали чиновники из имперского министерства пропаганды, эсэсовские чины, известные журналисты, писатели и художники, вращавшиеся в высших правительственных сферах. Они знали, что у Розенфельда всегда водится настоящий бразильский кофе, а в огромном трехстворчатом баре целый выбор напитков — от шнапса и американского виски до русской водки и английского джина. Сюда можно наведаться и с дамой — всегда найдется уединенная комната с охлажденным шампанским.
...Пройдя один квартал пешком, Розенфельд у пивного бара «Веселый лилипут» остановил подвернувшееся такси и с улыбкой спросил шофера:
— Вы свободны? — И, не дожидаясь ответа, открыл дверцу, сел на заднее сиденье. — Покатайте меня немного, Генрих.
Водитель, не оборачиваясь, поздоровался с Розенфельдом. И заговорил, внимательно следя за дорогой и чуть кося глаза в зеркальце — нет ли хвоста.
— Получена радиограмма из Центра. Через линию фронта под видом перебежчика переброшен агент Стрела. Задание внедриться в ряды тех, кто занимается формированием частей из военнопленных среднеазиатских национальностей, связаться с надежными людьми, готовить их к переходу на сторону Красной Армии или партизан, разоблачать перед военнопленными демагогию предателей из Туркестанского национального комитета. Нас обязывают помочь Стреле... Связь через Лукмана. Пароль: «Вам привет от Мамеда». — «Говорят, он умер». — «Нет, его укусил скорпион, но он остался жив».
Фюрст и его помощники, кажется, успокоились. Таганова направили в один из лагерей для военнопленных, поместили в отдельную комнату дома, изолированного колючей проволокой. Кормили из общего котла, давали эмигрантские газеты, снабдили подшивками журналов, выходивших на забытом чагатайском языке. На их страницах печаталась всевозможная антисоветская стряпня под различными подписями — Бенди, Айдин, Эльбек, Чапур, Санджар... Судя по стилю и бедности мысли, все писалось как будто одним человеком. С серых, невыразительных обложек на Ашира смотрели свинцовые глаза фюрера, попадались фотографии Вели Каюма, Баймирзы Хаита и их приспешников. Таганов внимательно