Фельдфебель принял вас за пленного «языка» и упрятал в бане. Мне о вас доложили только сегодня...

Забулькал самогон из бутыли — майор налил себе и Таганову. Капитану даже не предложил — видно, чтобы тот с ясной головой следил за ходом беседы. Выпили не чокаясь, плотно закусили.

Судя по всему, майор был из абвера. Он дотошно расспрашивал о войсковых соединениях, где находятся крупные промышленные предприятия, военные объекты, где безопаснее перебросить в наш тыл шпионов и диверсантов, какие имеются возможности для развертывания подрывной работы.

Как и предусматривалось легендой, Таганов указал на карте прежнее местонахождение штабов своей дивизии и полка, расположение командных пунктов и огневых точек, зная, что их передислоцировали ночью, когда он пересек линию фронта.

Майор довольно осклабился. Этот темноглазый азиат с мягкими чертами лица весьма осторожен и учтив. После в характеристике абвера главным достоинством «ценного агента германской разведки» сочтут осторожность. Его так и нарекут — Осторожный.

В раскрытое окно Ашир услышал, как во двор въехала легковая машина. Часовые, стоявшие у ворот, вытянулись, взяли винтовки «на караул». Навстречу приехавшему толстому офицеру в черном мундире бросился дежурный, но тот отмахнулся от рапорта.

— Где он?

— В кабинете господина майора, господин оберштурмбаннфюрер! Плетет всякую ерунду про некую тетушку Гуль, которая вышла за кого-то замуж. Майор требует объяснить, но тот отказывается.

— Что за чушь! — Оберштурмбаннфюрер в сердцах рванул дверь и, увидев Таганова, замешкался на какое-то мгновение — где видел он это скуластое лицо, чуть раскосые умные глаза?

Его замешательство не ускользнуло от Таганова, и он улыбнулся вошедшему как старому знакомому.

— О какой тетушке вы говорите? — бросил оберштурмбаннфюрер, приблизившись к Аширу.

— О тетушке Гуль, которая мечтала выйти замуж за провизора Герберта, а вышла за врача Фридриха,— ответил Таганов. — Господин оберштурмбаннфюрер, увольте меня от этих пыток. Моего отца знал сам Джунаид-хан, у которого он был сотником, телохранителем. Моя фамилия Таганов. Меня знают Новокшонов, Черкез Аманлиев, Абдулла Тогалак... Все они верно служат Германии. — Последнего Ашир назвал с умыслом — тот с полгода назад умер в Стамбуле.

— Так какого же дьявола вы до сих пор молчали? — Гестаповец — а это был Фюрст, щеголявший в новеньких знаках отличия оберштурмбаннфюрера и еще больше раздавшийся вширь, — чуть не хлопнул себя по лбу. Вспомнил: фотографии Таганова и Ходжака он видел в досье на Новокшонова и Мадера, которым поручалось создание антисоветского подполья в Средней Азии. Новокшонов отдал концы, с него не спросишь. А этот чистоплюй Мадер что-то сколотил там, составил длинный список из басмачей, баев, кулаков, но не довел дело до конца. Имя Ашира Таганова он запомнил хорошо. Помимо списка Мадера, оно встречалось еще где-то, но вспомнить точно Фюрст сейчас не мог.

— Я не вправе доверять эту тайну каждому. — Таганов вдруг заговорил на чистом немецком языке. — Майору я сказал пароль, но он, видимо, счел меня за сумасшедшего. Я ждал, что меня наконец передадут в гестапо. А допрашивали меня какие-то... знали только что били. Для этого большого ума не надо.

— Почему вы скрывали, что говорите по-немецки?

— До встречи с вами боялся, что меня примут за большевистского агента и расстреляют на месте.

— Однако ж вы...

— Тут не докажешь, что я — это я. Да еще убедить, откуда немецкий знаю.

— Действительно, откуда?

— А почему не изучить, если он мне легко давался? В институте Маргарита Юльевна Штремм, наша преподавательница немецкого языка, души во мне не чаяла. Говорила даже, что у меня саксонское произношение.

Оберштурмбаннфюрер недоверчиво оглядел Таганова: может, это двойник? От чекистов всего можно ожидать. Но после официальной части допроса, когда Фюрст как будто удостоверился, что перед ним именно Таганов, неожиданно спросил:

— На какие силы рассчитывают Советы, утверждая, что выиграют войну?

Опять ловушка? Ашир с минуту помедлил: надо говорить только правду, — и, глядя прямо в глаза оберштурмбаннфюреру, сказал то, что думал на самом деле.

Фюрст поперхнулся сигаретным дымом, но взял себя в руки и с иронией поинтересовался:

— Скажите, Таганов, а как вам жилось при большевиках?

— Хорошо, — не задумываясь, ответил разведчик. — Я получил высшее образование, работал директором техникума, была у меня хорошая квартира, жил в достатке...

Фюрст смотрел на него как на лунатика.

— Так на кой черт вы ушли от такой сладкой жизни? Вы думаете, в Германии вам будет еще слаще?

— Слаще может не быть... сейчас идет война. Но рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. И потом, не хочу всю жизнь прозябать в роли какого-то директора. Я большего достоин.

В дверь раздался стук — вошел высокий денщик с кофейником и чашечками на подносе. Майор разлил кофе, одну чашку придвинул ближе к Аширу.

— Прекрасно, Таганов! — Фюрст, пыхтя и отдуваясь, сделал глоток. — Я слышу не мальчишеский лепет, а слова истинного джигита. Но в вашей истории, то есть в истории с вашим отцом, вами и подпольем, нас кое-что смущает. Она чересчур правдоподобна, чтобы быть правдой. А слишком отработанная легенда подобна бумерангу в руках неопытного — голову снесет. Посему сомнения естественны. Ну вот такое, например...

Ашир внутренне сжался. Фюрст затянул паузу, пристально глядя ему в глаза, потом медленно, растягивая слова, произнес:

— Откуда вам известно, что в списке вы значитесь под номером девять?

— Новокшонов сказал. Он доверял мне, как родичу Черкеза — тот женат на моей сестре Джемал. Они оба составляли список.

— Как вы узнали о гибели Новокшонова при переходе границы?

— От косоглазого перса, с которым встречался. А до этого я был связан с Абдуллой Тогалаком, который тоже подтвердил его гибель.

— Кого еще из первого подполья вы знали близко?

— Иоганна Розенфельда, немца по национальности, которого все звали Иваном. Но он еще задолго до войны куда-то исчез. В тридцать первом году мы, как аллаха, ждали возвращения Джунаид-хана. Надеялись, что возглавит выступление против Советов, а он струсил, не приехал в Туркмению. Пока Ходжак ездил уговаривать хана и вернулся из Афганистана, чекисты нас разгромили. И я полагал, что...

— Полагали... Допустим. У меня в другом сомнение. Организация ваша в тридцать первом году был разгромлена...

— Да, в первый раз, а во второй, когда война началась.

— Не перебивайте меня, Таганов! Вы, чтобы спастись от ареста, уехали в Ярославль, на учебу. Так? Но с Абдуллой Тогалаком вы поддерживали связь, даже встречались. Если не вы, то ваш друг Ходжак. Не вяжется, господин бывший директор советского техникума. Ваш друг — в Ташаузе или Ашхабаде, коммерсант Тогалак — то в Иране, то в Турции, а вы сами — в Ярославле. Где же вы могли встречаться?

Фюрст, ощупывая Ашира злорадными глазенками, от удовольствия даже засвистел свой любимый «Персидский марш».

На лице Таганова скользнула слабая улыбка — спало внутреннее напряжение. Он ведь мог говорить по легенде: Тогалака, как и Новокшонова, тоже не было в живых. Единственный, кто мог подтвердить слова Ашира, — это Ходжак, но за него разведчик был спокоен.

— Удивляюсь, что могло смутить вас, господин оберштурмбаннфюрер?

Фашист аж перестал свистеть — таким нравоучительным тоном с ним могло разговаривать лишь начальство, но не этот узкоглазый.

— В голодном тридцать третьем году власти временно открыли иранскую границу. Иранцы и курды