течению. Другие «мессершмитты» оставляют в покое лодки и набрасываются на окопы. Это спасает и беженцев из «Пшелота», и перевозчиков, и их лодки.

Линию польской обороны на Висле беженцы проходят после восемнадцати часов, когда немецкие бомбардировщики уже улетели. Солдатам не до беженцев. Они роют ходы сообщения и ставят заграждения на берегу. Реквизированные повозки на конной и даже на бычьей тяге доставляют им боеприпасы, хлеб, консервы, увозят раненых. Погибших хоронят в братской могиле под вербами. Но их немного. А живые верят, что форсировать Вислу немцам не удастся.

После пятичасового отдыха (с девяти вечера до двух часов ночи), причем для многих это первый отдых с начала войны, беженцы снова отправляются в путь — через Красник на восток. Пройдя обезлюдевший Красныстав, перегороженный баррикадами, на которых не видно ни одного бойца, они обнаруживают на путях товарный состав. Вагоны состава пусты, а паровоз окутан паром. Не спрашивая ни у кого разрешения, беженцы занимают четыре вагона, будучи уверены, что состав долго на месте не простоит.

К вечеру поезд действительно трогается. По пути он несколько раз останавливается, а на рассвете от него отцепляют паровоз, который дает гудок и исчезает в неизвестном направлении. Все выходят из вагонов и опять возвращаются на дорогу. На окраине Хелма их задерживает жандармский патруль:

— Ваши документы, панове.

— Мы — чехословацкие эмигранты.

Члены руководства предъявляют жандармам всевозможные документы — от протекторатского паспорта до британской визы. Самый горластый из них, скорее всего начальник, краснощекий, здоровенный, с круглой головой, приказывает беженцам построиться в две шеренги.

— Почему вы не сражались с немцами? — громко вопрошает он.

— Знаете, это большая политика, а мы люди маленькие.

— А ведь в моей власти расстрелять вас…

— Вы это, безусловно, можете, но мы не враги. Так зачем же это делать?

Жандарм прохаживается взад-вперед перед строем и всматривается в исхудавшие, измученные лица беженцев. Его взгляд задерживается на детях, и что-то в его душе, видимо, пробуждается. Жандарм поворачивается к беженцам спиной и советуется о чем-то со своими подчиненными. Затем подходит к строю:

— Мы воюем, поэтому с нами Англия и Франция. Вы знаете ситуацию, панове? Наша армия захватила Кенигсберг, — победным взглядом обводит он строй. — У нас есть своя армия, своя земля! — орет он, потрясая в воздухе карабином. — А что есть у вас? Дерьмо! — Он наконец успокаивается и отпускает беженцев.

Через несколько дней они встречают жандарма еще раз. Он шагает по главной улице Ковеля в потоке беженцев, уже без карабина.

— Добрый день, вы нас не узнаете?

— Чехи, не правда ли? — Он пожимает руку Ирке Франку и показывает на дорогу: — Видите, что творится?

Посреди дороги плетутся, опираясь на палки и друг на друга, раненые — это эвакуируется госпиталь.

— Это же невозможно! Ведь англичане… Пан капитан говорил, что немцы отступают…

— Где же теперь ваш капитан?

— Этого я не знаю.

Ирка Франк раздумывает, сказать ли ему правду, и наконец решается:

— Ваша армия не занимала Кенигсберг. Ее вообще не было в Восточной Пруссии. Англичане — в Англии, французы — во Франции, а Берлин стоит как стоял. И никто его не бомбил. Напротив, немцы приближаются к Ковелю. Вот почему мы так спешно эвакуируемся, понимаете?

— Кто вам это сказал? — Жандарму хочется, видимо, закричать, но голос его не слушается.

Лучше поскорее кончить этот бесполезный разговор, не то этот двухметровый здоровяк, чего доброго, расплачется.

— Мы слушали передачу из Лондона. Варшава до сих пор сражается, но она окружена. Мы преклоняемся перед Варшавой: она борется за Польшу и за нас. До свидания, пан!

Беженцы с трудом добираются до вокзала и в результате отчаянного броска занимают места в поезде. Приближается вечер. Ветер доносит с запада грохот артиллерийской канонады. Неужели там все еще кто-то сражается? Канонада усиливается. Толпа штурмует вагоны, хотя поезд уже отходит. Какая-то мать, отчаявшись попасть в вагон, в последний момент передает свою трехлетнюю девочку в чужие руки. Сама она, вероятно, надеется уцепиться за оконную раму, не сорвавшись при этом под колеса поезда. Через окошко видно, как рыдает ребенок.

А на улицах Ковеля уже рвутся снаряды. Немецкие танки при поддержке моторизованной пехоты занимают город, не встречая никакого сопротивления. Поезд, в который мать успела передать девочку, — это последний поезд, покинувший польский вокзал.

О краковской группе беженцев ничего не слышно. Впрочем, руководители группы из Катовице даже предположить не могли, что в ту ночь, когда они уезжали в Кельце, в Кракове только готовились к эвакуации. Это могло стать для чехов роковым. Но задержавший их в предместье Кракова майор вермахта, по виду типичный образчик фашистского офицера, приняв группу за еврейских беженцев и будучи уверен, что евреям не место в рейхе, приказывает быстро доставить всю группу к демаркационной линии. И через пять минут чешские беженцы в окружении советских солдат. Они не верят своим глазам, ведь им неизвестно, что Советская Армия уже стоит на Буге. Чехи бросаются к советским бойцам и начинают их горячо обнимать.

К вечеру их переправляют во Львов.

В ночь на 17 сентября ковельский поезд останавливается на путях. Беженцы из катовицкого «Пшелота» этому не удивляются, как, впрочем, и тому, что опять отцепили паровоз. Удивляет их другое — песни, доносящиеся из ближайшей деревни и ярко освещенные окна в домах.

Разведчики, высланные для выяснения обстановки, возвращаются только под утро. Они стоят обнявшись под железнодорожным полотном и во всю мочь своих голосовых связок с огромным воодушевлением поют «Интернационал», а потом хором скандируют:

— Да здравствует Советская Армия! Да здравствует Советский Союз!

— Вы пили?

— Так точно. Вон там внизу, в украинской деревне. Можете и вы туда сходить, там уже не спят. Советская Армия освободила Западную Украину и Западную Белоруссию. Мы в Советском Союзе!

Границу Союза Советских Социалистических Республик в ту ночь пересекает группа из ста восьмидесяти чехословацких политэмигрантов. Их исполненное страданиями путешествие через всю Польшу заканчивается. Они в безопасности.

Первых советских солдат они встречают неделю спустя в городке Сарны. Комендант города приветствует их на лестнице комендатуры:

— Здравствуйте, товарищи!

Старый однорукий Бела Кирали, который после падения Венгерской советской республики жил в эмиграции сначала в Германии, а с 1932 года в Чехословакии, тяжело опускается на каменные ступеньки и громко произносит пять русских слов, которые ему известны:

— Здравствуйте, товарищ советский командир. Спасибо! — И он начинает плакать.

— Не за что, — отвечает командир, смущенно улыбаясь. — Мы приветствуем вас, борцов революции…

Он знает, кто они. Ему сообщили об этом представители той группы беженцев, которой руководил Ладя Зрза. Двое из них уже бывали в Советском Союзе. Они хорошо говорят по-русски и знают советские порядки.

— Советские люди доверяют, но проверяют — так учит Ленин, — объясняет людям Ондрей. — Этому