— А где эта линия, пан поручник?

— За Вислой. Панове беженцы?

Они впервые слышат это слово, которое теперь будет их неотступно сопровождать.

— Да, беженцы.

— Но не поляки?

— Нет, чехи.

— Тогда бегите быстрее. Краков уже в руках немцев.

Вереница повозок на конной тяге обгоняет беженцев и скрывается вдали вместе с поникшими фигурами польских воинов. За последней повозкой едет на коне молодой поручник, покуривая сигарету. Вот он наклоняется из седла, заметив что-то в канаве. Там лежит мертвый мужчина, которому кто-то закрыл лицо шляпой.

На шоссе черным-черно от людей. Все они бредут на восток с одной целью — переправиться за Вислу, оказаться в безопасности, и все недоумевают: «Немцы в Кракове! Как же так? Почему они не отступают, если англичане и французы разбомбили Берлин и овладели «коридором»?»

Светает. Нескончаемый поток беженцев в молчании минует сожженную деревню. На срубе колодца лежит убитая женщина: ноги у нее на земле, а голова перегнулась через край колодца. За деревней валяется в канаве труп лошади. Лучи восходящего солнца окрашивают багрянцем ее раздувшееся брюхо и торчащие вверх ноги. В боку у нее большая черная рана, которую облепил гудящий рой мух.

Чешские беженцы растягиваются на три километра, смешавшись с другими беженцами. Их на дороге столько, что и сосчитать невозможно. Дети, потерявшие ночью родителей, шагают рядом с чужими взрослыми. Долго уговаривать их не надо — достаточно ласково взглянуть или предложить им руку, и они с благодарностью пойдут за вами. На остановках, когда можно напиться или сорвать несколько помидоров в брошенном огороде, дети начинают плакать:

— Где ма-ма-ма?..

Ну как утешишь пацана? Разве что утрешь ему нос да сунешь помидор: мол, на, съешь. Если будешь есть, станешь сильным и мама тебя похвалит. Не надо бояться: рано или поздно она все равно найдется.

Оказывается, вчера фашистская авиация совершила налеты на большую глубину: даже после полудня навстречу беженцам попадаются сожженные деревни. Домишки в основном с соломенными крышами, поэтому быстро сгорают дотла. И только трубы печей торчат на пепелищах, словно памятники на старых кладбищах. Вдоль дороги лежат уже разлагающиеся трупы лошадей, домашнего скота и собак. Трупы людей успели убрать.

Руководство катовицкой группы разделилось на три части: одни шагают впереди колонны, другие — в центре, третьи — обеспечивают порядок среди замыкающих. Нельзя терять ни минуты, ведь они на ничейной земле. Польская армия уже где-то на востоке, а с запада наступают немцы.

Вскоре образуется три группы беженцев, каждая примерно по шестьдесят человек. Самое главное сейчас — держаться вместе. Некоторые тащат с собой чемоданы, узлы, рюкзаки. Товарищи советуют им бросить вещи, ведь речь идет о жизни и смерти, Надо ускорить шаг, иначе нет надежды на спасение. Попадаются и такие, к которым приходится применить насилие. Более крепкие физически сажают на плечи детей, поддерживают больных или ослабевших. Деньги и курево все складывают в общий котел.

Неизвестно откуда появляется старый «кукурузник». Он долго кружит над беженцами, словно напоминая о существовании польских военно-воздушных сил, а часа в два улетает на восток, по направлению к Висле.

И буквально через пятнадцать минут повторяется вчерашняя история. Группа за группой, по пять самолетов в каждой, приближаются «юнкерсы» и «мессершмитты». А в небе так же, как вчера, ни одного польского самолета. Люди на дороге начинают суетиться, пытаются укрыться в поле, надеясь, что самолеты не будут гоняться за каждым человеком.

На дороге остается несколько брошенных повозок. Их-то, видимо, и решили прежде всего уничтожить фашистские летчики. Они стремительно пикируют, и уже через минуту остатки повозок и немудреного скарба скрываются в огне.

Воздух наполнен прерывистым гулом бомбардировщиков. Некоторые пятерки отделяются от общего строя и направляются к заданным целям. «Мессершмитты» между тем забавляются, гоняясь за беженцами. Отовсюду слышится рев моторов и пулеметные очереди. В ячмене бьется в истерике женщина. Она рвет на себе волосы и трясет чье-то безжизненное тело, а потом падает на него и замирает. Наверное, она обезумела от горя. Фашистский летчик, видимо, замечает ее и выбирает в качестве цели. Но с первого захода он не попадает. Тогда он пикирует на цель второй раз. Грохочет одна очередь, другая, третья… Наконец-то цель поражена! «Мессершмитт» улетает, а на ячменном поле остаются лежать два трупа.

Куда ни глянешь — везде горят деревни, а фашистские бомбардировщики все сыплют и сыплют бомбы на израненную землю. И никто, никто им не мешает! Только где-то за Вислой, в наспех вырытых окопах, отважные польские воины устремляют в небо стволы своих пулеметов и винтовок. Преданная, брошенная на произвол судьбы генералами армия демонстрирует, на что она способна, в то время как президент Мосцицкий, министр иностранных дел полковник Бек со всем правительством и элегантный маршал Рыдз-Смиглы торопятся покинуть страну.

«Мессершмитты», кажется, боятся остаться без работы. Время от времени они возвращаются и кружат над дорогой, поливая пулеметным огнем и саму дорогу, и ее обочины.

Бомбардировщики ровно в шесть вечера выстраиваются в колонну по пяти и покидают поле боя, вероятно, чувствуя себя победителями. Летчики торопливо сбрасывают последние бомбы, которые летят на обгоревшие развалины и убивают еще несколько десятков человек.

Деревянная башенка сельского костела, до которого около четырехсот метров, вдруг поднимается на воздух, а затем скрывается в пламени. Оторвавшийся колокол издает печальный звон, словно прощаясь с верующими. Огонь алчно лижет кроны деревьев, а потом взмывает высоко к небу.

В сумеречном небе над полями, усеянными убитыми и ранеными, над разрушенными домами кружит одинокий «кукурузник». Дорога вновь оживает. Уцелевшие беженцы делятся друг с другом хлебом, помятыми помидорами, луком и салом, а подкрепившись, упрямо тянутся в сторону Вислы.

Из окон трактира возле Литомержице льется яркий свет и звучит такая зажигательная музыка, что никто не обращает внимания на Иржи Вишека, который садится на велосипед и катит по дороге на Либеховице. Знает об этом только один человек — тот, кто дал ему велосипед.

В Либеховице Вишек садится в автобус, а утром, в начале девятого, добирается до Остравы и обращается к администратору гостиницы на Прживозе с просьбой дать ему одноместный номер.

— К сожалению, свободных номеров нет. Но если вы согласны поселиться вместе с одним молодым человеком…

— Хорошо.

— На одну ночь?

— Пока на две.

Целый день Вишек бродит по Остраве в надежде, что кто-нибудь поможет ему перебраться через границу. Сидя на скамейке в парке, в ста метрах от таблички «Собакам и евреям вход строго воспрещен!», он изучает карту.

Наступает полдень. Воздух плавится от жары. Карта предлагает десятки маршрутов. Но какой из них выбрать? Поговаривают, что беженцы чаще всего направляются в Богумин. Но каким путем? С середины июня он слушал по ночам радиопередачи на чешском языке из Лондона и Москвы. Несколько раз ему удавалось ловить передачи из Катовице, в которых сообщалось, что в Польше и во Франции создаются чехословацкие легионы. Ему представлялись ряды солдат во французских беретах, лес штыков, бодрые мотивы воинских маршей. Солдаты говорят друг другу «брат» или «наздар» [4], а над ними развеваются красно-сине-белые знамена. И вполне возможно, что они уже сидят в