самолета, вообще ничего не видно. Так и надо, пусть немцы знают…

И все же трудно отделаться от тревожного чувства, ведь до границы рукой подать. А если вспомнить сомнительные укрепления, вырытые в песке, и сравнить их с основательными, отлично оборудованными укреплениями на границах Чехословакии… Нет, лучше не вспоминать!

Вскоре стрельба стихает.

Около восьми в комнату руководства «Пшелота» входит Ярда Достал. Человек он тихий, незаметный. И работу, кажется, выбирает себе под стать — что-нибудь очень нужное, но не бросающееся в глаза. Он не любит выступать с пространными речами, не ввязывается в дискуссии на собраниях, даже не поет вместе со всеми. Он только время от времени перекидывается парой слов, но именно с тем, у кого плохое настроение, кого что-то мучает, кто ищет выхода из трудного положения и никак не может его найти. Не тратя лишних слов, он добывает и ремонтирует все, что нужно эмигрантам. Если к обеду дают что-нибудь вкусное, он просит добавку, а потом эту добавку вместе со своей порцией раздает детям. И они бегают за ним, как цыплята за наседкой.

Он страдает астмой, потому что прошел через все, что обычно выпадает на долю профессионального революционера: сидел в тюрьмах, скрывался, голодал. И друзья нередко жалеют его: «Ярда, опять ты кашляешь. Приляг на минутку, отдохни». А он отвечает им с виноватой улыбкой: «Сейчас, сейчас… Вы лучше бы посмотрели на Густу Чабана, ему хуже, чем мне…»

Ярда стоит, опершись о косяк двери, и никак не может справиться с одышкой. Наконец он приходит в себя:

— Во что играете?

— Делим группу на две части. Помоги нам, Ярда, ты ведь хорошо знаешь людей.

— А зачем это?

— На всякий случай. Одна группа — это те, кто поедет поездом, — женщины, дети, больные. Остальные пойдут пешком. Ты в первой группе.

— Как падалица, да?

— Но идти пешком ты не сможешь. Обидного здесь для тебя ничего нет. Нам нужно, чтобы с этими людьми находился человек, который способен им помочь. Ведь всякое может случиться.

— Конечно, всякое. Так торопитесь. Скорей решайте, скорей!

— Спокойно, без паники!

— Я не собираюсь паниковать, но поторопиться все-таки придется. То, что должно было случиться, случилось. Война началась.

Ее ждали давно, и тем не менее все еще надеялись, что стрельба окажется учебной, чем-то вроде демонстрации. Решили прежде всего ускорить подготовку к отправке группы в Краков, чтобы оттуда вместе с краковской группой эмигрантов продолжать путь на восток, к советским границам. Рассчитывали, что те, кто не может идти пешком, сегодня ночью или в крайнем случае завтра утром отправятся поездом. Остальные поедут следом за ними, а если не получится — пойдут пешком. Этой группой поручили руководить Франтишеку Энгелю. Он опытный организатор, в любой ситуации умеет сохранять оптимизм. Кроме того, он офицер запаса и хороший врач. Он работал хирургом в Берегове, в Криве, что под Хустом, и в Рахове.

Пока формируются группы и пакуются чемоданы, обстановка на улицах Катовице меняется. Опускают жалюзи владельцы магазинов, покидает кафе и рестораны обслуживающий персонал, через площадь Пилсудского вопреки всем дорожным знакам едут несколько автомашин, а за ними тянется длинный караван почтовых повозок, в которые впряжены лошади, — эвакуируется почта. К полудню пустеет и здание государственной полиции. Снова воют сирены и грохочет зенитная артиллерия. Теперь отчетливо видно, как в небе под прикрытием «мессершмиттов» хозяйничают «юнкерсы». Видны и дымки разрывающихся в небе снарядов, но польская артиллерия бьет явно наугад, не причиняя фашистским самолетам никакого вреда. Поэтому они не реагируют на стрельбу плохо обученных польских артиллеристов и, зловеще блестя на солнце, эскадрилья за эскадрильей летят дальше на восток.

Руководство группы посылает своих людей выяснить, ходят ли поезда на Краков, и любой ценой выбить вагон для женщин, детей и больных. Тройка, составленная из бывших военнослужащих во главе с четаржем запаса и недоучившимся врачом Иржи Франком, пытается установить контакт с местным гарнизоном.

В гарнизонной комендатуре они застают двух совершенно охрипших ротмистров и нескольких солдат нестроевого вида, которые спешно грузят зеленые ящики, пулемет с разболтанными ножками, несколько винтовок, какие-то коробки и корзину с грязным бельем, прикрытую пулеметной станиной и крепко перевязанную грубой веревкой.

— Какое вам дело, проше пана, до того, где офицеры? Вы что, шпионы?

— Мы чехи… Нам нужны указания…

— А подите вы…

Чехи стоят в нерешительности. Если так обстоит дело в гарнизоне крупного пограничного города — значит, всему конец. В довершение к их бедам неожиданно появляется абсолютно пьяный полковой священник с ободранным чемоданом — точная копия славного фельдкурата Отто Каца. Ротмистр отворачивается и продолжает покрикивать на перепуганных солдат, а священник, глядя на чехов и стараясь во что бы то ни стало сохранить равновесие, изрекает:

— Сладок сахар, который мы едим. Еще слаще мед, который собирают пчелки божьи. Но все это дрянь по сравнению со сладостью, даруемой нам господом. Бегите, и да пребудет с вами вера в господа! — поднимает он толстый указательный палец.

Ничего не поделаешь, придется действовать на свой страх и риск. Около трех часов дня вторая группа эмигрантов отправляется в поход по направлению к Кракову.

Именно в этот момент перед пансионом останавливается открытый автомобиль, в котором сидит владелец соседнего замка. Он заскочил только на минутку, чтобы попрощаться.

— Куда направляетесь, пан?

— В Англию, куда же еще?!

— А где же пани?

— Она уехала еще вчера. Ее сопровождает надежный человек, ваш земляк. Надеюсь, что скоро встречусь с ней. У меня в Лондоне солидный счет.

— Тогда еще раз спасибо за помощь. Желаем вам счастливого пути и скорейшего возвращения.

— Счастливого пути? Спасибо. А вот с возвращением… — И он саркастически смеется. — В моем замке уже завтра будут хозяйничать немцы, а если однажды их оттуда кто-нибудь и попросит, то он и станет там хозяином. А польскому шляхтичу придется бежать под крылышко его величества короля Георга. Все, панове, это конец. А вы еще вернетесь. И вот еще что… — Он вынимает из-под сиденья бутылку водки, отвинчивает пробку и подает бутылку своим недавним гостям — каждому по очереди: — Прошу, панове, по-военному, из горлышка. Ешче Полска не згинела!

— До свидания, пан.

— С богом!

Пан заводит мотор и, развернувшись, уезжает.

Когда темнеет, остатки группы размещаются в вагоне, который удается найти и отстоять группе Франка. Город и вокзал погружаются в кромешную тьму.

Рядом на путях стоит отцепленный пассажирский вагон, который охраняют семнадцатилетние ребята из каких-то добровольных отрядов польской молодежи. Они с важным видом держат карабины, натягивая их ремни, и снисходительно разрешают заглянуть через окна в вагон, в котором на сиденьях и на полу лежат искалеченные заключенные.

— Что это за люди?

— Люди? Это враги!

— Немцы?

— Нет, проше пана, это враги отечества.