стащила их вниз и засунула в морозильник.
Электричество вырубилось в Миллтауне три дня назад, но там, внизу, было по-прежнему прохладно. Джуди это знала, потому что три-четыре раза в день спускалась вниз взглянуть на их тела. Она говорила себе, что просто проверяет, все ли в порядке. Зачем же еще ей было спускаться? Ну, разумеется, не для того, чтобы позлорадствовать, верно?
Днем 2 мюля она спустилась вниз и забыла подложить резиновый коврик под дверь морозильной камеры. Дверь захлопнулась за ней, и замок защелкнулся. Лишь тогда, и это после двух лет походов в морозильник, она заметила, что с внутренней стороны у дверцы камеры нет ручки. К тому времени там было уже достаточно тепло, чтобы умереть не от переохлаждения, а от голода. Итак, в конце концов Джуди умерла в обществе своего мужа и сына.
Джим Ли из Хаттисбурга, штаг Миссисипи, подсоединил всю электрическую проводку в своем доме к бензиновому генератору и умер от удара током, когда попытался запустить его.
Ричард Хоггинз, молодой негр, всю свою жизнь прожил в Детройте, штат Мичиган. Последние пять лет он сидел на чудной белой пудре, которую называл «херраин». Во время эпидемии супергриппа он остался на мели, поскольку все толкачи и клиенты, которых он знал, или умерли, или слиняли.
В этот солнечный летний полдень он сидел на замусоренном крыльце, пил теплую колу и мечтал об укольчике — хотя бы малюсеньком подкожном тычке.
Он стал думать об Элли Макфарлине и о том, что он слышал про Элли на улицах как раз перед тем, как началась вся эта говенная заваруха. Ребята говорили, что Элли, примерно третий по значимости толкач в Детройте, только что получил отличный товар. Скоро все будут довольны. И не какое-нибудь там коричневое дерьмо — китайский беляк всех сортов, на выбор.
Ричи точно не знал, где Макфарлин стал бы держать такую большую партию — знать про такие вещи было небезопасно для здоровья, но он не раз слышал сплетни о том, что если легавым когда-нибудь удастся заполучить ордер на шмон в доме на Гросс-Пойнте, который Элли купил своему дядюшке, Элли будет сидеть до второго пришествия.
Ричи решил прогуляться до Гросс-Пойнта. Собственно, делать больше было нечего.
Он нашел адрес Эрина Д. Макфарлина на Лейк-Шор-драйв в детройтском телефонном справочнике и отправился туда. Почти совсем стемнело, когда он добрался до места, и
Дом был обнесен серой каменной стеной, и Ричи перебрался через нее, как черная тень, порезав себе ладони об осколки стекла, которыми была усеяна верхушка стены. Когда он разбил окно, чтобы залезть внутрь, завыла сигнализация, заставив его промчаться до середины лужайки, прежде чем он вспомнил, что не осталось легавых, которые могли бы услышать этот вой. Он вернулся, дрожащий и мокрый от пота.
Электричество вырубилось, а в этом ё…м доме было не меньше двадцати комнат. Ему придется дождаться утра, чтобы начать поиски, и понадобится недели три, чтобы как следует обшарить весь дом. А товар, вполне возможно, вовсе и не здесь. О Господи. На Ричи накатила болезненная волна отчаяния. Но как бы там ни было, он все же посмотрит в самых простых и доступных местах.
И в ванной комнате наверху он отыскал дюжину больших пластиковых пакетов, набитых белым порошком. Они были запиханы в бачок унитаза — эту старую колдобину. Ричи уставился на них, испытывая дурноту от вожделения, и в голове у него мелькнула смутная мысль о том, что Элли, должно быть, подмазывал всех нужных людей, если не боялся оставлять такую груду зелья в ё…м бачке от унитаза. Для одного человека тут хватит ширева веков на двадцать.
Он отнес один пакет в хозяйскую спальню и разодрал его над покрывалом кровати. Дрожащими руками приготовил себе дозу. Ему и в голову не пришло задуматься над концентрацией порошка. Самое сильное ширево, которым кололся Ричи до сих пор, было двенадцатипроцентным, и оно вгоняло его едва ли не в кому — он ни на что не реагировал, а просто отрубался по-черному.
Он воткнул иглу в руку повыше локтя и вдавил поршень шприца до упора. Порошок был девяностошестипроцентный. Он врезался ему в кровь, как молния, и Ричи рухнул на пакеты с героином, обсыпав порошком свою рубаху. Шесть минут спустя он был мертв. Невелика потеря.
Глава 39
Ллойд Хенрид стоял на коленях и с ухмылкой напевал что-то себе под нос. То и дело забывал, что именно напевал, и тогда ухмылка на его лице таяла, и он принимался всхлипывать, а потом забывал, что плакал, и продолжал напевать. Напевал он песенку «Кэмптаунские скачки». Время от времени вместо всхлипываний и бормотания он еле слышно шептал: «Дуу-да, дуу-да». Во всем блоке камер тишину нарушали лишь всхлипывания, бормотание, шепот «дуу-да» и тихий скрежет ножки кровати, которой манипулировал Ллойд. Он пытался перевернуть тело Траска так, чтобы дотянуться до ноги. Официант, будьте добры, принесите мне еще того салата и другую ногу.
Ллойд был похож на человека, сидящего на очень строгой диете. Его тюремная куртка болталась на нем как на вешалке. Со времени последней тюремной кормежки прошло восемь дней. Кожа туго обтягивала кости лица, подчеркивая каждую вмятинку и каждый бугорок его черепа. Глаза ярко блестели. Губы обвисли, обнажив зубы. Его голова имела странный облезлый вид, поскольку волосы начали выпадать целыми клочьями. Он был похож на сумасшедшего.
— Дуу-да, дуу-да, — шептал Ллойд, орудуя ножкой койки как удочкой. Когда-то он понятия не имел, для чего ему понадобилось раздирать в кровь пальцы, чтобы отвернуть эту чертову штуковину. Когда-то он полагал, будто ему известно, что такое настоящий голод. Но по сравнению с этим тот голод был не чем иным, как легким намеком на обычное желание поесть.
— Скачи всю ночь… Скачи весь день… Дуу-да…
Ножка кровати зацепила ляжку Траска и соскочила. Ллойд опустил голову и всхлипнул, как ребенок. Позади него валялся небрежно отброшенный в угол скелет крысы, которую он убил в камере Траска пять дней назад, 29 июня. Длинный розовый хвост, крысы так и не был оторван от скелета. Ллойд несколько раз пытался съесть хвост, но тот был слишком жестким. Вода в бачке унитаза почти вся исчезла, несмотря на его отчаянные попытки сберечь ее. Вся камера провоняла мочой; он мочился в коридор, чтобы не портить свой запас воды. По вполне понятной причине, если учесть всю строгость его диеты, ему не требовалось опорожнять кишечник.
Он слишком быстро съел все свои запасы пищи. Теперь он это понимал. Он думал, что кто-то придет. Он никак не мог поверить…
Он не хотел есть Траска. Сама мысль о том, чтобы съесть Траска, была кошмаром. Еще только прошлой ночью он ухитрился поймать таракана и съел его живьем; он чувствовал, как тот бешено метался внутри его рта, перед тем как его зубы не раскусили насекомое пополам. По правде говоря, таракан был не так уж плох, гораздо вкуснее крысы. Нет, он не хотел есть Траска. Он не хотел становиться людоедом. Это было как с крысой. Он только подтащит Траска на такое расстояние, чтобы до него можно было дотянуться… просто на всякий случай. Просто на всякий случай. Он где-то слышал, что человек может очень долго обходиться без еды, пока у него есть вода.
Он не хотел умирать. Он не хотел подыхать с голоду. Он был слишком полон ненависти.
Ненависть зародилась в нем незаметно и последние три дня росла наравне с голодом. Он думал, что если бы его давным-давно сдохший кролик был способен мыслить, то ненавидел бы его точно так же (он теперь очень много спал, и ему все время снился тот кролик со сморщенным тельцем, свалявшейся шкуркой, с червяками в глазах и, что хуже всего, с окровавленными лапками; просыпаясь, он с ужасом, и отчаянием смотрел на свои пальцы). Ненависть Ллойда вертелась вокруг простой и обыденной мысли: КЛЮЧ.
Он был заперт. Когда-то ему казалось, что это справедливо, что так и надо. Он был одним из плохих
