куртке из грубой ткани. Стю резко затормозил, застыл на месте, и в глотке у него, словно заевший запор в ржавом замке, застрял крик. Когда этот человек вышел под тусклый свет мерцающих флюоресцентных ламп, Стю увидел лишь холодную черную тень на том месте, где у человека должно было быть лица и в черноте этой — два бездушных красных глаза. В них не было души, одна лишь насмешка. Да, что-то вроде пляшущего, безумного ликования.
Темный человек выставил вперед ладони, и Стю увидел, что с них капает кровь.
—
И Стю проснулся.
Коджак заскулил и тихонько зарычал в холле. Его лапы задергались во сне, и Стю подумал, что даже собакам снятся сны. Сон — вполне естественное явление, даже если это кошмар.
Но прошло долгое время, прежде чем он сумел снова заснуть.
Глава 38
После того как волна эпидемии супергриппа схлынула, началась вторая эпидемия, длившаяся около двух недель, большее распространение эта эпидемия получила в сообществах с высокоразвитой технологией, таких, как Соединенные Штаты, и наименьшее — в слаборазвитых странах вроде Перу или Сенегала. В Соединенных Штатах вторая эпидемия унесла около шестнадцати процентов уцелевших от супергриппа. В местах, подобных Перу и Сенегалу, — не более трех процентов. У второй эпидемии не было названия, поскольку симптомы в каждом случае сильно отличались друг от друга. Социолог типа Глена Бейтмана мог бы назвать вторую эпидемию «естественным отбором» или «старыми добрыми несчастными случаями». В строго дарвиновском смысле это был последний удар и, можно сказать, самый жестокий.
Сэму Тоберу было пять с половиной. Его мать умерла 24 июня в Мерфрисборо, штат Джорджия, в Центральной больнице. 25-го умер его отец и младшая сестренка — двухгодовалая Эйприл. 27 июня умер его старший брат, Майк, бросив Сэма на произвол судьбы.
Сэм находился в шоке с момента смерти матери. Он бессмысленно слонялся по улицам Мерфрисборо, ел, когда был голоден, и порой плакал. Плакать он вскоре перестал, поскольку это не приводило ни к чему хорошему. Не возвращало людей. По ночам его спокойный сон прерывали жуткие кошмары, в которых папа, Эйприл и Майк умирали снова и снова — их лица чернели, и из груди раздавался жуткий скрежещущий звук, когда они захлебывались в собственных соплях.
2 июля без четверти десять утра Сэм забрел в кусты дикой ежевики за домом Хэтти Рейнольдз. Расстроенный, ничего не видя перед собой, он бродил среди кустов, которые были почти в два раза выше его, рвал ягоды и ел их, пока губы и подбородок совершенно не почернели. Колючки рвали на нем одежду, а порой царапали и голое тело, но он почти не ощущал этого. Вокруг него сонно гудели пчелы. Он не заметил старую, сгнившую крышку колодца, наполовину скрытую травой и ветками ежевики. С хрустящим треском она провалилась под его весом, и Сэм, пролетев двадцать футов каменной шахты, упал на дно пересохшего колодца, сломав обе ноги. Он умер двадцать часов спустя от шока, вызванного отчаянным страхом, равно как и от голода и обезвоживания организма.
Ирма Фейетт жила в Лодае, штат Калифорния. Это была дама двадцати шести лет, девственница, панически боявшаяся изнасилования. С 23 июня, когда в городе началось мародерство и не стало полиции, чтобы остановить бандитов, ее жизнь превратилась в один нескончаемый кошмар.
У Ирмы был маленький домик на тихой улочке, где она жила со своей матерью, пока та не умерла от инфаркта в 1985-м. Когда город наполнился стрельбой и жуткими криками пьяных мужиков, носившихся взад и вперед по деловому кварталу на мотоциклах, Ирма заперла все двери спряталась в пустой комнате на нижнем этаже. С того времени она лишь изредка тихо, как мышка, пробиралась наверх, чтобы немного поесть и облегчиться.
Ирма не любила людей. Если бы на свете умерли все, кроме нее, она была бы вполне довольна и счастлива. Но случилось иначе. Только вчера, когда у нее появилась робкая надежда, что в Лодае не осталось никого, кроме нее, она увидела грязного пьяницу, хиппи в майке с надписью Я БРОСИЛ ПИТЬ И ЗАНИМАТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ ТО БЫЛИ САМЫЕ ПОГАНЫЕ 20 МИНУТ В МОЕЙ — ЖИЗНИ, бредущего по улице с бутылкой виски в руке. У него были длинные светлые волосы, выбивавшиеся из-под кепки и разметавшиеся по плечам, а из-за пояса тесных джинсов торчал пистолет. Ирма как завороженная следила за ним из-за занавески в спальне, пока он не скрылся из виду, а потом ринулась вниз в забаррикадированную пустую комнату, словно стряхнув с себя злые чары.
Умерли не все. Раз остался один хиппи, значит, есть и другие. И все они, разумеется, насильники. Они изнасилуют
Нынешним утром еще до рассвета она проползла на чердак, где в картонных коробках хранились вещи, оставшиеся от ее отца. Отец был моряком торгового судна. Он бросил мать Ирмы в конце 60-х — та сама все рассказала дочери, ничего не скрывая. Ее отец был животным; он напивался и жаждал ее изнасиловать. Они все одинаковы. Стоит тебе выйти замуж, как мужчина получит право насиловать тебя, когда ему только захочется. Даже днем. Мать Ирмы характеризовала уход своего мужа двумя словами — теми самыми, которые Ирма могла бы отнести к смерти почти всех — мужчин, женщин и детей на свете: «Невелика потеря».
В большинстве коробок не было ничего, кроме дешевых безделушек, купленных в заграничных портах: сувенир из Гонконга, сувенир из Сайгона, сувенир из Копенгагена. Был альбом с фотографиями; почти на всех был запечатлен ее отец на корабле, иногда улыбающийся прямо в объектив и обнимающий за плечи парочку своих дружков — таких же животных, как он сам. Что ж, возможно, та зараза, которую здесь называли «Капитан Скороход», настигла его там, куда он сбежал, где бы это ни было. Невелика потеря.
Но на чердаке стояла еще одна деревянная коробка с маленькими золочеными петельками, и в ней хранился пистолет 45-го калибра. Он лежал на красной бархатной подушечке, а в потайном отделении под бархатной подушечкой были патроны. Они все позеленели и будто заплесневели, но Ирма решила, что они сгодятся. Патроны делают из металла. Это вам не сыр и не молоко, чтобы портиться.
Стоя под чердачной паутиной, она зарядила пистолет и спустилась вниз, чтобы позавтракать за своим кухонным столом. Больше она не станет прятаться, словно мышка в норе. Теперь она вооружена. И пускай насильники пеняют на себя.
Днем она вышла на переднее крыльцо почитать книжку. Эта книга называлась «Дьявол жив и здравствует на планете Земля». Довольно жуткая и в то же время веселая вещица. И вполне соответствующая моменту. Неблагодарные грешники получили по заслугам, о чем и предупреждала книга. Они все исчезли. Кроме нескольких насильников-хиппи, а с
В два часа вернулся мужик со светлыми волосами. Он был так пьян, что еле держался на ногах. При виде Ирмы его лицо просветлело — наверняка от мысли: до чего же ему повезло, что он в конце концов отыскал хоть одну «телку».
— Эй, крошка! — заорал он. — Остались лишь ты да я!
Как же долго я… — Он осекся, и ужас затуманил его лицо, когда он увидел, что Ирма отложила книгу и подняла пистолет 45-го калибра. — Эй, послушай, убери эту штуку… Он… он заряжен?
Ирма нажала на спуск. Пистолет разорвался, убив ее на месте. Невелика потеря.
Джордж Макдугалл жил в Ньяке, штат Нью-Йорк. Он преподавал математику в средней школе, специализируясь на работе с отстающими. Они с женой были ревностными католиками, и Харриетт Макдугалл родила ему одиннадцать детей — девятерых мальчиков и двух девочек. Итак, начиная с 22 июня, когда его девятилетний сын Джефф свалился с диагнозом «гриппозное воспаление легких», и до 29 июня, когда его шестнадцатилетняя дочь Патриция (о Господи, до чего же она была юная и такая трогательно-
