карьеры, о деградации, о самоубийстве, сны о страшной случайной смерти. Самым частым был тот, где меня медленно раздавливал насмерть подъемник бензоколонки. Я полагаю, все это — обычные вариации детских кошмаров с троллями. Я действительно считаю, что подобные сны — обыкновенная психологическая разрядка, и они скорее дарованы людям из милости, чем из проклятия.

— Если вы умеете избавляться от них и они не накапливаются.

— Точно. Существуют разные толкования снов и их роли — самые интересные у Фрейда, но я всегда считал, что у них простая функция рвотного, и не более того: сны — это способ психики время от времени как следует разгружаться. И те люди, которым не снятся сны или которые просто не могут их вспомнить, когда просыпаются, страдают своего рода умственным запором. Ведь в конечном счете единственным ощутимым вознаграждением за пережитый ночной кошмар является пробуждение и осознание, что это был всего лишь сон.

Стю улыбнулся.

— Но недавно мне приснился очень плохой сон. Он повторяется, как и тот, в котором меня давит подъемник, но тот по сравнению с теперешним просто сладкий леденец. Он не похож ни на один из снов, которые мне когда-либо снились, но каким-то странным образом он напоминает все их сразу. Это словно… Словно слияние всех плохих снов в один. И, просыпаясь, я чувствую себя отвратительно — как будто это был вовсе не сон, а видение наяву. Я понимаю, каким безумием это может показаться, но…

— А что это?

— Это человек, — тихо сказал Бейтман. — По крайней мере я думаю, что человек. Он стоит на крыше высокого здания, а может, на вершине какого-то утеса. Чем бы это ни было, но оно такое высокое, что уходит вниз в туман на тысячи футов. Близится закат, но он смотрит в другую сторону — на восток. Иногда на нем что-то вроде голубых джинсов и куртки из грубой ткани, но чаще он в какой-то хламиде с капюшоном. Мне никогда не видно его лица, но я вижу его глаза. Они красные. И у меня такое чувство, будто он ищет меня — и рано или поздно он меня найдет или силой заставит прийти к нему, и… Это будет моя смерть. Я пытаюсь закричать и… — Смущенно передернув плечами, он умолк.

— И тогда вы просыпаетесь?

— Да.

Они посмотрели на Коджака, трусящего к ним, и Бейтман погладил его, когда тот сунул нос в алюминиевую миску и прикончил остаток пирога.

— Ну, я думаю, это всего лишь сон, — сказал Бейтман, вставая и морщась от хруста в коленях. — Если бы я пошел; к психоаналитику, наверное, тот сказал бы, что в данном сне выражается мой неосознанный страх перед лидером или лидерами, которые закрутят все заново. Быть может, страх перед техникой в целом. Потому что я и впрямь считаю, что все заново возникшие сообщества, по крайней мере в западном мире, опять сделают технику краеугольным камнем. Жаль, да это вовсе и не нужно, но так будет, потому что мы все попались на эту удочку. Они не вспомнят или не захотят вспомнить, в какую ловушку мы сами себя загнали. Грязные реки, с озоновые дыры, атомные бомбы, изгаженная атмосфера… Они будут помнить только то, что когда-то могли проводить ночи в тепле, не прилагая больших усилий. Как видите, помимо всех остальных моих недостатков, я еще и луддит. Но это сон… Он давит на меня, Стю.

Стю ничего не ответил.

— Ладно, мне пора возвращаться, — бодро произнес Бейтман. — Я уже слегка пьян, и, по-моему, скоро хлынет дождь. — Он зашел за кусты на краю поляны и завозил там с чем-то. Через несколько секунд он появился с тележкой, закрутил стул в самое низкое положение, поставил его на тележку, положил на нее свою палитру, переносной морозильник, а поверх всего рискованным образом устроил свой посредственный рисунок.

— Вы катили все это аж досюда? — спросил Стю.

— Я качу ее до тех пор, пока не увижу что-нибудь, что мне хочется зарисовать. Каждый день я отправляюсь в разные стороны. Это неплохая зарядка. Если вы идете на восток, почему бы вам не вернуться в Вудсвилл и не переночевать в моем доме? Мы будем толкать тележку по очереди, а в ручье у меня есть еще коробка с шестью банками пива. Так мы прекрасно доберемся до дому.

— Согласен, — сказал Стю.

— Молодец. Я, наверное, буду болтать всю дорогу. Вы попали в лапы Болтливого Профессора, мистер Восточный Техас. Когда я вам надоем, вы просто скажите, чтобы я заткнулся. Я не обижусь.

— Я люблю слушать, — сказал Стю.

— Тогда вы посланы мне самим Богом. Пошли.

Они двинулись вниз по 302-му, и пока один катил тележку, другой пил пиво. Независимо от этой очередности Бейтман произносил нескончаемый монолог, перепрыгивая с предмета на предмет и почти не делая пауз. Коджак трусил рядом. Стю то слушал его, то уносился мыслями куда-то вдаль, чтобы потом опять вернуться. Его беспокоила картина, нарисованная Бейтманом, с сотней маленьких людских поселений в стране, где тысячи смертоносных игрушек разбросаны повсюду, как кубики после детских игр. Но, стланное дело, его мысли упорно возвращались к сну Глена Бейтмана, к человеку без лица, стоявшему на самом верху высокого здания или утеса, к человеку с красными глазами, повернувшемуся спиной к заходящему солнцу и неотрывно смотревшему на восток.