дела папы Григория, его благочестивых реформ. Ты должен был твердой рукой очистить церковное гумно от всякой нечистоты, а ты что сделал? Оставил все как было. Смотрю я на тебя и удивляюсь: такой молодой и такой консервативный, — Лоншан остановился перевести дух и заключил, возвысив голос. — Ты не справился.

— Согласен, — ответил Джованни с видимым спокойствием, чувствуя, как покрывается холодной испариной. — Я хотел просить Курию об отставке.

Канцлер даже не попытался скрыть, что это заявление оказалось для него неожиданным.

- Так значит, смиренным прикидываешься? хмыкнул он. Ладно. Но это еще не все. До меня дошли и некоторые другие сведения, — Лоншан сделал многозначительную паузу и прищурившись поглядел прямо в лицо Джованни, пытаясь скорее угадать, чем увидеть, какое впечатление произведут его слова. Такие сведения, которые ты вряд ли захочешь вынести на обсуждение в папской Курии.

— Полагаю, некий аббат Бернар, который эти сведения предоставил, приложил все старания, чтобы список моих истинных ли, мнимых ли прегрешений оказался как можно длиннее, сказал Джованни.

Вот тебе на, разговорился, — презрительно произнес Лоншан. Язык у тебя, я гляжу, под стать длине приносимых на тебя жалоб. Какая разница, кто челобитчик? Обвинения серьезные. Так что лучше сбавь тон и послушай меня, бывалого человека. Плохо тебе придется, коли ты поедешь трясти своими грехами перед Святым Престолом. Тебя там по головке не погладят. Хоть и родичи у тебя при папском дворе, как я слышал, может быть, зря ты на них надеешься. Может быть, они ничего для тебя не сделают, а? Подумал ты о такой возможности? Ты, скорее всего, и понятия не имеешь, что с тобой станется, если ты отвертеться не сумеешь. Я тебе скажу, правду Запрут тебя в какой-нибудь монастырь, из самых строгих, для перевоспитания, а там братия тобою уж займется, не сомневайся, в два счета до смерти изведет, ты и года не протянешь. Монахи ведь не любят белое духовенство, — мрачно осклабился канцлер. — Но тебе повезло, что ты на меня попал, я уж постараюсь проявить понимание, снисхождение к твоей молодости. — Лоншан кряхтя потер руки в муфте. — За три тысячи марок.

— Ты вымогаешь у меня деньги? — чистосердечно изумился Джованни.

Канцлер чуть не подскочил в своем кресле.

— Это оскорбление! — возмутился он. — В Курию он собрался, с таким-то характером! Попридержи лошадей, юноша, ты не знаешь, сколько расходов несет за собой судебное разбирательство.

— Вынужден тебя огорчить, у меня нет не то что трех тысяч, даже трех десятков марок, — с горьким сарказмом произнес Джованни.

— Не страшно, — Лоншан поправил мантию на своем плече. — У маркграфа Честерского есть.

— Деньги графа Честерского — это деньги графа Честерского, — ответил Джованни. — Причем здесь я?

— Как причем? — Лоншан начал терять терпение. — При том, что граф для тебя ничего не пожалеет.

— О чем ты? — Джованни даже передернуло от негодования. Да прекрати целку из себя корчить! — вспылил канцлер.

Всем же известно, что ты его любовник.

— Это неправда! — воскликнул Джованни.

Лоншан вновь сощурился, не понимая, кто перед ним — жертва наветов или наглый юнец? Или напуганный? «Возможно, все сразу», — подумал он.

Джованни отступать было некуда.

— Господин канцлер, ты сам сейчас убедил меня в том, что я не смогу найти правосудия в Англии, едва выговорил он, латынь вдруг начала даваться ему с трудом, слышнее чем обычно сделался ломбардский выговор. — Мне остается лишь надеяться на справедливость папского суда.

— Ладно, ладно, — проворчал Лоншан, понимая, что придется отступиться. Мальчишка оказался крепким орешком. И кто только научил его представляться таким бесхитростным, прямодушным? Ну просто праведник, одно слово. — Только учти, я тоже напишу в Курию, и, будь уверен, не благостные похвалы, — мстительно предупредил канцлер. Он ненавидел, когда ему отказывались подыгрывать, более того, когда осмеливались изобличать его махинации. Такого грубого обращения он просто не мог выносить, но именно это только что произошло, и Лоншану оставалось лишь как можно быстрее отделаться от несговорчивого ломбардца.

— Ты позволяешь мне покинуть Англию? — нашел в себе смелости спросить Джованни.

— Да, дьявол тебя подери, позволяю! Можешь убираться на все четыре стороны! — канцлер даже отвернулся. — Аудиенция окончена.

Джованни покинул залу, не поклонившись.

Первым вопросом, которым встретил его де Бельвар был:

— Он вас выпускает?

— Да, — кивнул Джованни и больше ничего не добавил. Напрасно граф ждал, что его любимый расскажет ему о том, как прошла встреча с канцлером. Джованни бледный, с плотно сжатыми бескровными губами, затворился в себе, его била дрожь, глаза прятались от мира за опущенными ресницами, он ломал пальцы и молчал.

При других людях разговаривать было никак невозможно, де Бельвару пришлось дожидаться, пока они остались наедине, и тогда он взял Джованни за плечи и встревожено спросил:

— Что случилось, Жан? Джованни покачал головой:

— Ничего…

Но тут же уткнулся в грудь де Бельвара.

— Случилась отвратительная вещь. Я проявил малодушие. Я поступил низко. Гийом, любовь моя, я вас не достоин, — Джованни всхлипнул, но подавил подступавшие к горлу спазмы. — Гийом, я солгал, о нас солгал. Этот Лоншан, он на меня так давил, я испугался, я не знал, что говорю. Когда он напрямик сказал мне, что мы с вами любовники, я стал отрицать. Гийом, я мерзкая гадина. Мне так стыдно. Поверьте мне, меньше всего на свете хотел бы я скрывать наши отношения, я готов всему миру кричать о том, как я вас люблю. Если бы можно было, я бы согласился сыграть нашу свадьбу, чтобы мы сделались супругами не только перед Богом, но и перед людьми. Я бы пошел с вами к алтарю. Но я струсил, стоило только какому-то Лоншану меня припереть к стенке.

— Тихо, успокойтесь, милый мой, — ласково сказал де Бельвар, целуя Джованни в лоб. — Это не трусость, не малодушие, это осторожность. Вы правильно поступили, Жан. Правильно. Нечего всяким злобным людишкам лезть в наши отношения. Этот Лоншан все равно ничего бы не понял, он хотел очернить вас и меня, нас обоих, он хотел замарать нашу любовь. Вы хорошо сделали, что не позволили ему этого. Вы у меня молодец. — Де Бельвар поцеловал Джованни в губы. — Радость моя, душа моя, как же я вас люблю. Ну, не хмурьтесь. Главное, он вас отпустил, мы можем ехать.

Медлить не было резона, де Бельвар и Джованни как можно скорее отплыли в Нормандию. Едва сойдя на берег по другую сторону пролива, они разузнали, что короли Англии и Франции назначили общий сбор крестоносцев в Везеле на день Иоанна Крестителя. А до того времени у них оставалось около двух месяцев для собственного удовольствия.

Де Бельвар отвез Джованни во Францию, ибо от всего сердца желал исполнить мечты своего любимого. В Париже, устроившись как нельзя лучше в специально нанятом через французских знакомых де Бельвара маноре, граф с Джованни привольно жили всю нежную половину лета, постаравшись, чтобы при дворе Филиппа Второго не прознали о пребывании в столице королевства маркграфа Честерского. Таким образом де Бельвар избежал исполнения светских обязанностей. Ему отнюдь не улыбалась перспектива пропадать целыми днями на Сите, единственным его стремлением было занимать Джованни, сопровождать Джованни, куда ему только в голову взбредет, всячески угождать Джованни, который не упускал ни единой возможности расширить свои познания и с самозабвенным наслаждением отдавался всем