призвать его не вмешиваться, когда король обращается не к нему. — Значит, в Силфоре был бунт? Надеюсь, вы не пострадали?

— Нет, слава Богу, — спокойно ответил де Бельвар, совершенно игнорируя недовольство Ричарда.

Короля раздражало, что он до сих пор так и не услышал даже голоса Джованни, ему оставалось лишь одно средство заставить говорить своего скромного сотрапезника — задать такие вопросы, отвечать на которые графу Честерскому будет неприлично. Ричард принялся расспрашивать Джованни о его церковной карьере, о его образовании, интересах, выпытал его мнение относительно множества различных вещей от политики до подаваемого к столу вина. Джованни пришлось говорить, коли этого так настойчиво добивались, но ответы его были односложны и разговор не клеился. Джованни чувствовал себя неудобно из-за того, что король обращается исключительно к нему одному. Де Бельвар ревновал, виконт де Бо считал себя оскорбленным.

— В вас, дорогой мой сир, я встретил воплощенный союз всех возможных достоинств, и если бы я не убедился в том сам, я бы никогда не поверил, если бы вдруг в мире разнесся такой слух, что в одном человеке может сочетаться столь глубокий ум и вместе с тем такая совершенная красота, — разглагольствовал Ричард, осушив пятый бокал бургундского. — Вы столь же прекрасны душой, как и телом, вы совершенство! Я должен, я просто обязан написать о вас песню, столь же красивую, как и вы сами, или я не поэт! О, дорогой мой сир, в мире столько красоты, но она словно разлита, развеяна повсюду, и в одном она присутствует какой-то одной своей чертой, в другом — иной, но истинное сокровище, если кому-нибудь посчастливится повстречать прекрасное во всем, прекрасное само по себе. Я счастливец!

Де Бельвар почти серьезно размышлял над тем, не набить ли Ричарду морду, когда король заметил наконец, какое впечатление производит на всех его странное поведение и, прервав свои излияния, обратился с разговором к виконту.

— Бесстыжий Ричард Плантагенет, — проворчал де Бельвар, когда они все разошлись после долгой трапезы по отведенным им покоям. — Будьте осторожны с ним, любовь моя.

— Буду, — пообещал Джованни. — Но мне показалось, у Ричарда уже есть француз, де Ламэр…

— Это ему не помеха, наш Ричард всегда в поисках прекрасного, — съязвил граф.

На следующий день Ричард получил приступ так называемого анжуйского бешенства, унаследованного им от своего покойного отца короля Генриха. Причиной вдруг охватившей его черной меланхолии послужило упорное нежелание английского флота объявляться в гавани Марселя. Прошлым вечером Ричард как будто и не думал о своих кораблях, а утром вдруг забеспокоился, сорвал злость на тех, кому не посчастливилось попасть ему в неурочный час под руку, погадал на черточках, погиб его флот, «да» или «нет», исписав целый лист, обругал на чем свет стоит и залив, видимый из окна замка, и вообще все моря с их неизменным коварством. Потом Ричард послал в марсельский порт человека разузнать, как оно обычно бывает с большими флотилиями, и успокоился сознанием того, что предпринял хоть что- нибудь.

Когда де Бельвар и Джованни, приодевшийся в свои парижские обновки, пришли поздороваться с ним, Ричард воскликнул изумленно и восторженно, как ребенок, радующийся нежданному подарку:

— Боже мой, мессир епископ, вы так похожи на короля Франции!

— Неправда, совсем не похож, — возразил де Бельвар.

— Ну, мне лучше судить. Вы не знаете Филиппа Французского так, как знаю его я, — хитро подмигнул Ричард.

— А вы не знаете мессира епископа так, как я, — парировал граф.

Ричард ничего не ответил, только приподнял своим обычным манером правую бровь и объявил, что желал бы развеяться, услаждая слух игрой на музыкальных инструментах.

— Я написал плач «О где мой флот, где мои корабли», — сказал Ричард, иронизируя над собой и своими бесплодными тревогами. — Пойдемте на воздух, послушаете.

Шарль де Ламэр принес семнадцатиструнную роту для Ричарда и двенадцатиструнный гитерн для себя. Они вчетвером устроились на траве под плодовыми деревьями замкового сада. Ричард наиграл мелодию, Шарлю следовало повторить ее в несколько упрощенном варианте. Они попробовали играть вместе, но тут же сбились.

— Нет, нет, не то! — раздраженно прервал игру Ричард. — Вот так здесь, — он вновь показал мелодию. — Так, а не иначе, не перескакивайте.

Де Ламэр хотел что-то возразить, но передумал и промолчал. Едва они начали играть вновь, вся история повторилась.

— Да не так же! — вспылил Ричард. — Вы что играете? Слуха у вас нет!

Де Ламэр опустил гитерн на землю и отказался играть.

— И что же мне делать? — растерянно спросил Ричард с таким выражением, словно все его благополучие зависело от того, сможет ли он сыграть в ансамбле свой плач. — Вас, дорогой граф, я не стану спрашивать, вы ведь никогда не играли?

Де Бельвар отрицательно покачал головой.

— А вы? — все с тем же умоляющим видом обратился Ричард к Джованни. — Вы играете?

— Я могу попытаться, — неожиданно для де Бельвара согласился Джованни.

Де Ламэр протянул ему свой гитерн, и Джованни удобно устроил инструмент у себя на коленях. Он взялся за плектр таким манером, что сразу было ясно — играть он умеет.

— Постараюсь вспомнить уроки музыки. Заранее прошу простить, если ничего не выйдет, — предупредил Джованни.

— О, я же говорил, вы само совершенство! — восторженно воскликнул Ричард. — У меня совсем несложная мелодия.

Пока король показывал, что играть, и Джованни повторял за ним, а потом они довольно-таки в лад соединяли звучание обоих инструментов, де Бельвар думал, отчего это его милый Жан никогда и словом не обмолвился о том, что играет на гитерне, он бы с радостью послушал. А когда Ричард прервал его размышления, в очередной раз пустившись в высокопарное восхваление достоинств Джованни, граф решил покинуть Лансон как можно скорее, при первой же возможности, пусть даже с риском вызвать неудовольствие короля. Самым лучшим выходом из сложившейся ситуации де Бельвару представлялось оказаться подальше от Ричарда.

Граф не сразу заметил, что Шарль де Ламэр подсел ближе к нему.

— Он специально меня сбивал, — прошептал француз на ухо де Бельвару.

— О чем это вы там шепчитесь? — встрепенулся Ричард, притворяясь, будто ревнует. — Как скоро у вас появились тайны!

Джованни быстро сдался, он совсем отвык играть, и у него устали руки. Ричард предложил прогуляться до обеда, благо погода стояла превосходная. Де Бельвар постарался устроить так, что они разделились на пары: Ричард с де Ламэром, а он с Джованни.

— Жан, почему вы скрывали от меня, что умеете играть? — спросил граф.

— Я вовсе не умею, — возразил Джованни. — Я просто изучал музыку в курсе квадриума, и гитерн для меня был практическим занятием, не более того. Настоящий исполнитель — это совсем другое дело. Взять хоть нашего короля. Он сердцем играет, а я руками, понимаете? — Джованни улыбнулся, заметив, как де Бельвар нахмурился при упоминании Ричарда. — Не ревнуйте, вы же меня знаете.

Они поцеловались умиротворенно, с такой доверительной нежностью, как целуются только люди, привыкшие и прикипевшие друг к другу, но весь остаток дня де Бельвар был начеку, не позволяя королю приближаться к своему любимому. Вечером граф ловко изобрел предлог пораньше удалить Джованни в их комнаты.

Ричард отнюдь не был глупцом, если он и не понял в первый момент, насколько серьезные