римской дороге, проходящей по королевскому горному лесу, они встретились, словно уже были друзьями. По крайней мере, ни у одного, ни у другого не возникло сомнений, что они оба рады этой встрече.
В первый день пути их ожидал довольно длительный переход через гористую местность до королевского Замка Пик. Зима — худшее время для путешествий, холодное и ненастное. Весь день вьюжило, и они не могли говорить между собой, но зато так они имели возможность попривыкнуть друг к другу, ведь отныне им долгое время предстояло быть неразлучными.
Замок Пик находился в распоряжении королевского агента, действующего от имени короля по всему «Королевскому лесу в горах». Принимая графа и его спутников, агент Генриха II проявил не то чтобы радушие, подобострастие. Он обхаживал де Бельвара так, словно он, а не король Англии был его настоящим сеньором. Граф же обращался с агентом как с человеком незначительным, даже не подумал удостоить его хоть сколько-нибудь обстоятельной беседы. Напротив, наскоро покончив с роскошным ужином из обильных королевских запасов, де Бельвар объявил, что он и его спутники устали. Тут же всем было предложено отправиться спать. Граф и Джованни еще с несколькими рыцарями графской свиты разместились в лучшей спальне замка, довольно хорошо проконопаченной и жарко натопленной. Рыцари устроились как могли на полу поближе к камину, а граф с Джованни улеглись на высокой кровати.
Джованни закутался в одеяло и улыбался в темноте. Ему ни за что не удалось бы заснуть в ту ночь, но он был только рад этому. Джованни хотел насладиться каждым моментом новой жизни. Он думал, сколь никчемное и пустое существование вел до сих пор, ибо только теперь, совсем недавно узнал Джованни, зачем он родился на этот свет: чтобы встретить замечательного человека — Гийома де Бельвара. Сейчас, когда граф был так близко, только руку протяни, Джованни чувствовал себя абсолютно счастливым и только вопрошал Господа, за что ему такая радость. Джованни повернулся на другой бок.
Де Бельвар замер, делая вид, что спит, прислушался к дыханию Джованни. Такой маленький, уютный, милый, и пахнет так приятно… чем это он пахнет? Самим собой он пахнет, чем же еще… Де Бельвара захватили слишком сильные ощущения, слишком однозначные, слишком телесные. Граф вздохнул, успокоился, не без самодовольства подумал, что, пожелай он, ничто не могло бы ему помешать, но нет, он не желает, такой вот он правильный, порядочный человек, способный держать себя в руках. В сущности, граф немного лукавил сам с собой, не приверженность к правильности останавливала его, скорее, ему виделось неприятным будущее подобной связи. Что их могло ожидать потом? Тайные встречи, скрытность. Такое положение вещей было для графа довольно унизительным. Нет, пусть все будет честно, любая ложь может встать между ними, и вместо сближения они оттолкнут друг друга. Граф решил: он не из тех людей, кто спешит воспользоваться любой возможностью, напротив, он вполне отдает себе отчет в своих истинных намерениях, а эти намерения вовсе не подразумевают никаких предосудительных действий в отношении мелкого и милого епископа Силфорского, отнюдь. Граф приказал себе спать, назавгра их ждало продолжение пути до замка Шеффилд.
Переход предстоял не такой длинный, да и погода наладилась, поэтому де Бельвар решил порасспросить Джованни о его жизни. Джованни сперва робел, но скоро врожденная болтливость восторжествовала, и он начал с удовольствием разглагольствовать об итальянских городах, их лигах, о Болонье с ее школярами и о вечных конфликтах Ломбардии с Фридрихом Барбароссой. Граф все находил интересным, ему нравилось, как Джованни рассказывает, толково и обстоятельно, а он только спрашивал и слушал.
К вечеру прибыли в Шеффилд, где заправлял Ричард де Ловето. Здесь их также ожидал радушный прием, щедрый ужин и мягкая постель.
По дороге в Болсовер на следующий день де Бельвар и Джованни говорили между собой еще более свободно. Пошли политические высказывания, сначала лишь по поводу германской империи, а вслед за тем и насчет империи Плантагенетов. Во время постоя в Болсовере, королевской крепости, они придерживали язык за зубами, только переглядывались словно заговорщики, и это их еще более сблизило.
Когда они въехали в графство Дерби, им по дороге начали попадаться разрушенные замки. Граф рассказал Джованни, что это последствия королевских репрессий в отношении семьи Ферре, за их участие в восстании баронов, произошедшем на девятнадцатом году правления Генриха II. Графы Дерби были лишены королем всех средств и состояний, брошены в тюрьму в Нормандии, а все замки их срыли.
Джованни был откровенно напуган тираническими замашками «короля-проходимца» и осмелился открыто высказать свою обеспокоенность жестокостью Генриха Плантагенета по отношению к знати его собственного королевства. Граф в ответ напугал Джованни еще больше, раскрыв вероломные планы, вынашиваемые королем по отношению к Честеру. Независимость и сила Честерского палатината давно не давала покоя Генриху Второму. Именно по этой причине король вмешался в выборы епископа Силфора и постарался, чтобы на этот пост был назначен иностранец, не понимающий местных обычаев, да вдобавок человек молодой и образованный, а следовательно, по расчетам короля, амбициозный. Король полагал, что эта амбиция неизбежно столкнется с графской гордыней. С другой стороны, горожан, каноников и аббата Бернара, действительно, как правильно догадывался Джованни, лишенного королевской прихотью давно вожделенного епископства, не составит труда натравить на него же, нынешнего епископа. В случае беспорядков в Силфоре король надеялся на то, что граф не справится с ситуацией, будучи либо недоволен своим вассалом, либо попросту находясь слишком далеко, в Честере или еще где, — палатинат не объехать за один день. Тогда король, с огромным удовольствием разыгрывая гнев праведный за, скажем, смертоубийство ни в чем не повинного служителя матери-церкви, то есть Джованни, введет в Честер королевские войска, чтобы свершить правосудие, наказав виновных но всей строгости, какую только может заслужить столь ужасное преступление. Каноников с горожанами перевешают, но главным обвиняемым, нет сомнений, окажется именно граф, который не смог, не уследил, и вообще, злонамеренно вступил в сговор с подлой чернью, чтобы расправиться с несчастным епископом ее грязными руками. Посмей граф оказать сопротивление королевским вооруженным силам, его с полным основанием объявят бунтовщиком, а сдайся он на милость короля, какая судьба ожидает графство, коль скоро захват его свершился так вероломно? Известно: чем меньше правды на стороне силы, тем страшнее гнев этой силой воспользовавшегося. Обратно графство будет не вернуть. Королевские войска никуда не денутся, король вопьется в честерский палатинат с жадностью голодного паука, ибо уже слишком долго желает Генрих Плантагенет обладать этим вожделенным куском земли. Джованни едва не разрыдался от отчаяния, слушая подобные речи.
За неимением замков, следующую ночь им пришлось провести в приорстве августинцев святой Елены, а еще через день остановиться в епископской резиденции Личфилда, епископ которого, Уго де Нонан, находился в состоянии войны с монахами Ковентри, и поэтому уже уехал в Кентербери встречать короля, чтобы нажаловаться ему на монахов. Благо, Генрих Второй никогда не изменял своему обычаю при вступлении на английскую землю прежде всего отправляться на поклон к могиле святого Томаса Бекета, и найти его не составляло труда.
Последние два дня дорога лежала через земли Уорика и Лестера, также испытавшие на себе королевский гнев. На этом последнем отрезке пути Джованни Солерио, епископ Силфорский, и Гийом де Бельвар, маркграф Честерский, торжественно обменялись обещаниями ни о чем не разговаривать ни с королем, ни с кем бы то ни было, не посоветовавшись предварительно между собой, ничего не предпринимать, не учитывая взаимные интересы, и всячески поддерживать друг друга. Это был настоящий союз «против всех без исключения».
По прибытии в Нортгемптон де Бельвар с Джованни расположились на постой в Рокингаме, в пяти милях севернее королевского охотничьего домика Геддингтон, где собирался съезд. Граф предпочел быть осторожным: не слишком попадаться Генриху Второму на глаза. И вышло так, что все церковные нобли поселились в королевской резиденции, вместе с приближенными короля, Джованни же оказался в замке Рокингам в окружении исключительно светского общества, что, впрочем, его вовсе не смущало, даже напротив, — он безусловно предпочитал баронов прелатам. Его обожаемый граф был всегда рядом, за время пути они лучше узнавали друг друга с каждым днем, и с каждым днем все больше и больше росла их взаимная привязанность. Граф восхищался острым умом и удивительной образованностью Джованни, и наконец красота его ума заслонила, оттеснила физическую привлекательность, — теперь слушать Джованни казалось де Бельвару высшим наслаждением, ночами он больше не томился, лежа рядом со своим новым другом.
Когда счастливый, довольный жизнью Джованни увидал Генриха II на открытии собора, ему в первый
