сторону своего «дома». Восьмой шагал сразу за Четвертым, смотрел ему в спину и думал о том, что он всерьез желает Четвертому удачи – ведь тогда тот уйдет на повышение, и главным по бараку станет кто-то другой. Возможно, даже сам Восьмой. Впрочем, он не слишком-то хотел становиться старшим – слишком большая ответственность. Но избавиться от Четвертого хотелось всерьез. Перед дверью барака конвоир предупредил: – У вас новенький. Ты, – он ткнул пальцем в Восьмого. – Объясни ему правила. Завтра пойдет с вами, покажешь ему старшего смены. Пусть распределит. Понял? – Да, – ответил Восьмой. Черт. Вот и накрылся отдых из-за очередного придурка. Он уже не помнил, что буквально десять минут назад жалел о ненаполненности барака. Новенький оказался совсем молодым парнем, едва ли лет восемнадцати. Кареглазый, светлокожий, худощавый, но на вид вполне здоровый, хоть и явно изможденный после КПЗ, тестирования и всей сопутствующей тягомотины. Держится скованно, но не боится… странно, здесь все боятся, а он – почему-то нет. – Тридцать два-шестнадцать-семь, – не спросил – утвердил Восьмой. – Да. А ты… – Восьмой. Ты – седьмой. Чтобы не выговаривать, – короткими, рубленными фразами объяснил он. – Ясно? – Да. Охранник сказал, ты объяснишь, как здесь… – он скривился. – Живут. Здесь живут. И работают. И ты будешь работать. Проступок – накажут всех. Потом все – накажут тебя. Понятно? – Вполне. – Вопросы есть? – Какая койка свободна? – Эта, – Восьмой указал на верхнюю полку у двери. Сам он жил на следующей. – Спасибо, – сказал Седьмой. Подошел к ярусу, скривился. – Вот черт… – Что такое? – У меня ребро сломано. – Почему? – Провокатор в машине избил. Я его раскрыл. – Ну и дурак. Тебе какое дело было? Раскрыл, значит, не поддался бы, – с удивлением заметил Девятый, немолодой уже инженер. – Кто-нибудь мог поверить, вляпался бы, – пожал плечами Седьмой. – Мне несложно было предупредить. И я не думал, что его так открыто выпустят и позволят меня избить. – А если бы знал? – с интересом уточнил Третий, бывший преподаватель математики. Седьмой на несколько секунд задумался. – Все равно предупредил бы. – Глупо, – усмехнулся Девятый. – Нельзя никому помогать, только сделаешь себе хуже. – Ну вот такой я дурак, – невесело усмехнулся Седьмой. – Привычка такая – помогать, если есть возможность. – Ложись пока на мою койку, – неожиданно сказал Третий. – Через неделю, как заживешь, махнемся обратно. Он встал, ловко свернул постель. Через минуту обернулся – почти все смотрели так, будто у него вторая пара рук выросла. – Ну что вы пялитесь? – недовольно проворчал он. – Меня на провокатора поймали. Я себе за две недели год набрал, пока не объяснили, что к чему. Третий поменял местами постели и удивительно ловко для своего возраста забрался на второй ярус. – Спасибо, – неловко улыбнулся Седьмой. – Я думал, здесь будет хуже. – Мы все зависим друг от друга, – заговорил Восьмой. – Кто-то ошибется – отвечать всем. Стараемся поддерживать – так проще. – Выгоднее? – Седьмой посмотрел на него в упор своими необычно карими при такой светлокожести глазами, и Восьмому стало почему-то неуютно. – Выгодно, – не очень уверенно подтвердил он. – Вот ведь ирония судьбы: исключительно ради выгоды – взаимопомощь, – задумчиво проговорил Седьмой. – Ради выгоды. Убиться… – Это естественно. Разве нет? – Здесь – не знаю… Восьмой натянул одеяло на голову. Новенький был странный… какой-то не такой, как обычные, нормальные рабы. Что-то в нем было чуждое и неправильное. Настолько чуждое и неправильное, что Восьмой был бы, наверное, даже рад, если бы с новеньким традиционно для седьмого номера что-нибудь случилось бы.

Что нам ветер? Да на это ответит

Несущийся мимо, да сломавший крыло!

Голоэкран мигнул, всплыло окно, оповещающее о входящем звонке. Алик медленно, очень медленно протянул руку, коснулся мыши – управляться с проецированным сенсорным полем ему не удавалось. – Привет, Жень. Ну как, узнал что-нибудь? – сказал он, не позволяя собеседнику начать разговор первым. – А… да, узнал, – Алфеев через экран и разделявшие их километры посмотрел в глаза друга – спокойные, почти даже не грустные. – Это и в самом деле работа Светы Тихомировой. Довольно ловкий ход – вернуть благотворительность в моду. В конце двадцатого – начале двадцать первого века это было и правда очень модно среди миллионеров – периодически перечислять на счет различных благотворительных организаций, вроде «Гринписа» и «Красного креста», а также ряда куда более мелких компаний, сотню-другую тысяч евро. Не могу найти информацию по крупным организациям, вроде того же «Креста», но по мелким ее полно, Сашка помог. Так вот, при тщательной проверке выяснялось, что каждая вторая благотворительная компания перечисляет на нужды детей-сирот, бездомных животных, вымирающих тигров, исчезающих растений и непопулярных видов спорта от силы треть получаемых средств. Остальное оседало на счетах владельцев компаний и старшего руководящего состава. Это общеизвестный факт, но миллионеров он не останавливал. Для них главным было покрасоваться, продемонстрировать, что они вот такие замечательные и добренькие. – Это все очень интересно. Но сейчас благотворительность, мягко говоря, не в моде. На что рассчитывает Света? – На звезд. Популярных музыкальных исполнителей, знаменитых актеров, и так далее. «Делай, как Шварценеггер – будь Шварценеггером!». Неплохой слоган, правда? И тут же приведенное в порядок фото этого самого Шварценеггера во всей красе. И женские варианты есть. Там не только Светка работала, она, конечно, неплохой пиарщик, но не более. Ей кто-то из психфаковцев помогал. – Вариантов «кто» – у нас более чем достаточно. И что, есть результаты? – Пока точно не знаю. У нас без шпионажа достаточно дел. – И все же разузнай, если есть возможность. – Есть. К ним Сашка пришла. Помнишь, двое Саш? Бывшая девушка Година. Они разошлись еще в начале весны, но при том вроде как «остались друзьями». Сашка когда узнал, что она с Алиской – рвал и метал. Потом долго извинялся. В общем, у нас есть агент. – Вот и хорошо… наверное. В общем, пусть попробует выяснить. И заодно – ты согласовал с Алисой списки детских домов? – Да, сейчас на почту скину. Она, в общем-то, особо не спорила – почти сразу согласилась на наш вариант. – Из чего я лично делаю вывод, что эти самые детские дома не особенно ей и нужны. Жень, знаешь, что… когда проверим, что там у них на самом деле с этой благотворительностью, и если узнаем, что они просто так деньги зашибают – надо будет договариваться. Мы молчим, а они не мешают нам работать. – Алик, там в списке – семь домов. Три – на нас, четыре у них. А нас, если помнишь, теперь всего шестеро. Мы не справимся. – Я ценю твою тактичность, но вас пятеро, – мягко поправил Алик. – Тогда что, получается, надо выбирать, кому мы не будем помогать? – Получается, что так. Сашка тут идею предложил, я хочу ее думать. На основании условной судимости Анны-Ванны за дачу ложных показаний мы можем добиться ее отстранения через ту маму, Веронику Никольскую. А на ее место поставить… – Да хотя бы ту же Никольскую. – Не-а. Лучше. Тебя. – Жень, ты спятил? – Нет. Смотри, я все это обдумал, – Алфеев начал быстро говорить, обрисовывая перспективы. Алик даже пары фраз вставить не успевал – друг понимал его с полуслова, и, оказывается, ухитрился предусмотреть все возражения Гонорина. И понемногу Алик в самом деле начал проникаться идеей. А что? Перевестись на заочное обучение на педагогический он при помощи Галины Викторовны сможет, она дружна с деканом педфака. Бюджетных средств, если расходовать их разумно и добавлять некоторое количество орденских денег, вполне хватит на то, чтобы поддерживать хоть какой-то минимально-достойный уровень жизни детей. Директор в третьем детдоме ничем не интересуется, все решает только завуч. Так почему бы и нет? Тогда он сможет и в самом деле приносить хоть какую-то пользу… – Все, все, убедил. Я согласен. – Вот и отлично! Тогда я завтра же… Да, Женя и правда отлично подготовился к этому разговору. Он продумал все мелочи, вплоть до того, где и какие взятки надо дать. Алику это не нравилось, но… пока что приходилось подвывать по-волчьи и радоваться тому, что не приходится по-волчьи же рвать чужие глотки. Женя рассказывал, но Гонорин слушал его вполуха. Мыслями он был далеко. Он сам не понимал, когда и как ухитрился стать, по сути, во главе останков Ордена. Быть может, тогда, когда сумел пересилить себя, остаться жить и созвать сбор Ордена. А может, тогда, когда на этом сборе с величайшим трудом говорил, что Стас не одобрил бы траура по нему в виде прекращения работы, и что надо дальше жить так, будто Стас вместе с ними, а не за бетонными стенами какой-то корпорации. А может, и вовсе тогда, когда в конце своей речи сказал, что никого не станет заставлять или уговаривать, но он лично не собирается бросать начатое и станет делать все, что в его силах и даже