толстый усатый мужик в сержантских погонах, сидевший за большим монитором. – Станислав Ветровский, шесть-три-один, пункт «би», и семь-два-ноль, пункт «си», пять лет. Сержант удивленно поднял взгляд. – Я смотрю, тебя по полной закрыли, парень, – почти с сочувствием сказал он. – Ладно, что теперь… Профессия, навыки вождения, особые умения? – Обучался на психолога, почти окончил второй курс. Вожу гравицикл по правам, умею водить автомобиль, но прав нет. Особые умения – влипать в неприятности, – максимально равнодушно проговорил Стас. Он понимал, что нарываться не стоило, но интуиция подсказывала, что этот человек сам по себе ему зла не желает, и даже чуть жалеет. – Ты особо не зубоскаль тут, а то и без зубов остаться можно, – сержант даже не улыбнулся. – Здесь у меня почти все такие… с особым умением влипать в неприятности. Одна ошибка – ты не влип, ты вляпался по самую макушку. И от того, как ты себя здесь поведешь и покажешь, зависит то, в каких условиях ты проведешь остаток жизни. А ты молодой, сильный, лет тридцать выдержишь, поприносишь пользу… государству. – Я приговорен к пяти годам, – поправил Стас. – Ага, именно. А за год набираешь взысканий примерно на год. Вот и считай: год сидишь – год добавляется, год сидишь – год прибавляется. Так что… – Но ведь выходят некоторые! – А если хочешь выйти, и вовсе слушайся меня больше, чем отца родного! – Я сирота. – Мне какое дело? Короче, слушай сюда. Мне тебя, честно скажу, жаль. Потому на тестах распоряжусь гонять, как проклятого. Авось, получишь приличное распределение. А сейчас… так, куда бы тебя… ну, пусть будет второй сектор. Эй, вы, там! Конвой! Второй сектор, четырнадцатая камера. На добряке-сержанте все мало-мальски приятное – насколько вообще может быть что-либо в заключении приятным – закончилось. Но обещание свое он сдержал, хоть Стас и не был уверен, стоит ли этому радоваться: тесты вымотали его до такой степени, что хотелось сдохнуть сию секунду, не сходя с этого места, и пусть мир катится ко всем чертям. Физподготовка молодого человека поставила крест на любых работах, связанных с тяжелым физическим трудом, его недополученная профессия новоиспеченному «рабу» нужна не была совершенно, равно как и навыки вождения – никто не станет заморачиваться с оформлением прав на вождение автомобиля, не говоря уже о том, что такая работа для заключенного считалась большим везением. Оставались результаты тестов. И Ветровский сильно удивился, узнав о том, что у него, оказывается, имеются способности, достаточные для распределения в инженерный отдел корпорации «Россия». Об этом ему сообщил лично усатый сержант. – Ну что, парень… Не повезло тебе, но это от меня уже не зависело. Хотя ты, может, и выпутаешься, если получится. Только мой тебе совет – не пытайся особо показывать свои способности, держись на среднем уровне. – Почему? – Ну ты дурак совсем, – покачал головой сержант. – Если ты покажешь себя хорошо, какой им смысл тебя отпускать? Придерутся к чему-нибудь или попросту подставят, и останешься там на всю жизнь. А так, если постараешься, лет через пятнадцать можешь и выйти… если еще захочешь, конечно. – С чего бы мне не хотеть? – не понял Стас. – Да с того, что после пятнадцати лет ты вообще ничего хотеть не будешь. Была бы постель, жратва, визор да бабы по выходным, и достаточно. Я таких насмотрелся в свое время. Животные, и только. Ветровский напрягся. – А на воле разве иначе? То же самое. Работа, дом, жратва, визор, постель. А завтра заново. Разве нет? Сержант помолчал, раскачиваясь с пятки на носок. – Да и на воле так же… совсем люд оскотинился. Дальше корыта никто смотреть не хочет. – А вы? – решился Стас. – А что я? Думаешь, тут платят хорошо? Да черта с два. Я сам почти такой же, как и все, но именно, что почти, – неожиданно мирно ответил усач. – Только тут то и дело такие, как ты, появляются. Знаешь, как живется в других ОТО? Не знаешь, вот и твое счастье. Считай, ты у меня на курорте отдохнул. Тут часто такие, как ты, попадаются. Дураки наивные, по глупости своей попавшиеся или дорогу кому не тому перешедшие. Помогаю по мере сил. – Я не забуду, – тихо сказал Ветровский. – Забудешь, – жестко оборвал его сержант. – Все забывают, и ты забудь. Нечего тебе… нечего, в общем. Понял? – Я не «все». Я не забуду. – Посмотрим. Ладно, давай вставай. Пора ехать на новое место работы. Но перед этим… Значит, отныне ты никакой не Ветровский, и вообще ФИО не имеешь никаких. Запомни накрепко: ты теперь – номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять. Десять цифр – твое имя. В корпорации дадут новый, внутренний номер – его тоже запомни. Твое имя – номер, и никак иначе. Про себя думать можешь все, что угодно, но вокруг пусть видят, что ты покорен и подчинен. Только не перегибай… психолог доморощенный. И не рыпайся, не бунтарствуй – ничего не добьешься этим. Может, если будешь паинькой, и выберешься лет через пятнадцать в самом деле. А то и, чем черт не шутит, раньше. В общем, бывай. Удачи тебе. Пригодится. При загрузке в клетку тюремного грузовика Стас впервые увидел других заключенных. Их было тридцать человек: двадцать один мужчина и девять женщин. Разного возраста, роста, сложения, даже национальности, они были похожи друг на друга, как близнецы – обреченность и глухая тоска на лицах роднила даже самых непохожих, стирая прочие различия. Стаса, как и всех, приковали к стене за поднятые над головой руки, закрепили широкими ремнями из псевдокожи ноги на уровне щиколоток, бедра, грудь на уровне подмышек. Проверили в очередной раз всех по списку, выдали кому-то пару зуботычин, посоветовав лишний раз не дергаться, и закрыли с обратной стороны мощные двери кузова. Через минуту грузовик плавно тронулся с места. Первые минут десять пути прошли в молчании. Потом мужчина лет сорока пяти, стоявший у самой двери, не выдержал. – Куда едем-то? – с просящей интонацией сказал он. – Да кто куда, – ответил похожий на боксера мужик, закрепленный прямо напротив Стаса. – Я в «Россию», она – на контрольке работать, метеоролог, мля, – он кивнул на соседку, худую и высокую женщину с короткой стрижкой. – Я тоже в «Россию», – зачем-то сказал Стас. – Сочувствую, ребята, – проговорил удивительно обаятельный длинноволосый парень лет тридцати, сосед первого заговорившего. – Рашка – это п…ц. Оттуда, говорят, не выходят по факту. И общие условия у них… бррр! Я там был, на полгода всего влип. Мне было шестнадцать, когда сел, а вышел только в двадцать семь. А тут… Эх, отметил тридцатник, ничего не скажешь. Сдуру морду кому-то набил, а он важной шишкой оказался. Теперь опять еду… – Туда же или в другую? – поинтересовалась еще одна женщина, полноватая блондинка. – Туда же, так что мне еще повезло. Я тамошние порядки знаю, в базе местной я есть, так что поднимусь быстро. А там срок растяну лет на десять, и все в шоколаде будет. – Зачем срок растягивать? – удивился боксер. – А там такое правило, что если у тебя срок меньше десятки, то ты выше простого рабочего не поднимешься. Мне терять нечего, мне семерку впаяли, так что по факту не выйду. Зато поднимусь до какого-нибудь мелкого руководителя или смотрителя, там и условия более чем хорошие, и даже, говорят, можно о выходных договариваться – настоящих, на воле. Да вообще, чем больше у тебя срок, тем интереснее ты для корпорации. Там еще от многого зависит, но здоровый и неглупый человек, осужденный лет на пять и более, имеет хорошие перспективы в корпе. Свобода уже все одно не светит, так хоть там устроиться можно. Стас заметил интерес в глазах боксера, да и другие слушали парня с любопытством. Он присмотрелся к рассказчику внимательнее. Что-то в повествовании парня не сходилось с тем, как он выглядел. – Слушай, а там коротко стригут? – спросил он, тут же заработав несколько недоуменных взглядов. – А то хаер жалко… я все же надеюсь выйти. – Конечно, коротко. Кому надо там тебе вшей выводить? – Сильно коротко? – Под полсантиметра, раз в месяц. – Жестоко, – покачал головой Стас. – Тебе, небось, тоже за хайры обидно. Или это неродные, нарощенные? – Родные, свои, – с гордостью сказал тот. – Ни фига себе! – присвистнул Стас. – Это ты в три года отрастил гриву, какую девушки по восемь лет растят? Первым понял боксер. – Вот гнида, – прошипел он сквозь зубы. – А я было поверил. – Это провокатор от корпорации, – пояснил Ветровский своей соседке, миниатюрной женщине за сорок. – Он бы тут наговорил, и многие начали бы старательно набирать срок до десяти лет. А тогда выйти шансов вообще не остается. Грузовик остановился. Открыли двери кузова, забрали двенадцать человек, в том числе – провокатора. Он что-то сказал конвоиру, тот пожал плечами, снял с него наручники. Длинноволосый запрыгнул обратно в кузов, подошел к Стасу, посмотрел на него несколько секунд – а потом резко и жестко ударил в солнечное сплетение. Подождал, пока Ветровский начнет распрямляться, и добавил – в живот, еще раз под дых, и снова пару раз в живот и по печени. Что-то хрустнуло – похоже, парень промазал, задел ребро. – В следующий раз держи язык за зубами, тварь, – процедил он. – Это тебе за плохое поведение. А это – за болтливость! Провокатор со всей силы врезал Стасу коленом между ног. В глазах потемнело от дикой боли, а он даже не мог скорчиться, сжаться в комок – только обвис, насколько позволяли крепления. – Еще увидимся – язык вырву, – пообещал подонок, снова ударил и направился к выходу из кузова. На следующей остановке забрали всего троих, в том числе – соседку боксера. Все остальные ехали в «Россию». – А зачем этой корпорации так много работников? – спросил кто-то из дальнего угла. – Потому что дохнут там, – зло ответила брюнетка, последняя оставшаяся в грузовике женщина. – Моей двоюродной сестры подруга там была, на втором месяце заключения умерла. Официально – сердечный приступ, а на самом деле… кто его знает? – Я слышал, там практикуют физические наказания, – с дрожью в голосе проговорил все тот же человек, что спрашивал о количестве заключенных. – Может, ее забили насмерть? – Вполне возможно.