на берет и все остальное. Я бросаю взгляд на Муди — убедиться, что он нас не слышит. Он меня убьет. Но он не обращает внимания, и я смотрю на Дженну — для пущего драматического эффекта и проверить, со мной ли она еще.
Она со мной, и я продолжаю. Я и сам не понимаю, зачем продолжаю. Мне задают вопросы, и прежде чем мне удается сформулировать правдивый ответ, я вру. Вру о том, как умерли мои родители («Помнишь, было нападение на посольство в Тунисе?»); о том, сколько мне лет, — я всегда говорю «Сорок один»; сколько лет Тофу, какого он роста; когда собеседники спрашивают про него, они получают вранье максимально творческое: ему недавно ампутировали руку; у него мозги, как у младенца, он недоразвитый, дятел (это я произношу только в его присутствии); он плавает на торговом корабле, он в тюрьме, в детской колонии, он вышел из колонии и теперь торгует крэком («Вот дайте ему чуть-чуть крэка, и увидите: он прямо засияет»); он играет в Калифорнийской баскетбольной ассоциации…
— Вляпался в дурацкую историю в школе, — рассказываю я Дженне.
— Что за история?
— Ну ты ведь знаешь, приносить в школу оружие не рекомендуется.
— Ну да.
— И я говорил ему: не бери пушку в школу. Казалось бы, легко понять, да? Что тут сложного? Я ему объяснял: если хочешь, играйся дома, во дворе — где угодно, но только не в школе; закон есть закон.
— Постой. У него есть оружие?
— Ну да, еще бы.
— А сколько ему лет?
— Девять. Скоро будет десять.
— Ого. И его словили с пушкой?
— Да нет, вышло намного хуже. Понимаешь, у Тофа еще тот характер, и тут один парень, Джейсон как-то там, весь день его доставал — напевал какую-то песню, а Тоф ее терпеть не может, — и он сорвался, просто слетел с катушек: вытащил из шкафчика пушку и разрядил в него.
— О господи.
— Такие дела.
Не волнуйся, объясняю я, маленький Джейсон жив, с ним все в порядке, он уже неделю как вышел из комы. А я, естественно, запретил Тофу держать оружие и, конечно же, избил его до полусмерти — старался как мог, и у него что-то хрустнуло в ноге, наверное сухожилие, во всяком случае он завизжал, как поросенок, повалился на пол, не смог встать, пришлось вызывать «скорую». Мы приехали в больницу, а один из докторов, кажется, что-то пронюхал, потому что вдруг откуда-то возникла женщина в полицейской форме и…
— Как ты объяснил про ногу? — интересуется Дженна.
— Да без проблем. Сказал, что они с приятелем хлестали друг друга мокрыми полотенцами.
— Она поверила?
— Ну да. Чего тут? Даже не представляешь, во что люди только не верят, когда узнают нашу историю. В общем, они уже готовы ко всему: их сбили с толку, и они не знают, где правда, где что. А еще они боятся нас обидеть.
— Да-да, — говорит она, так ничего и не понимая. Я решаю, что пора закругляться.
— В общем, три недели он ползал на костылях, не разговаривал со мной, наверно, зуб точил, потому что вдруг — хлоп! — только отбросил костыли, как тут же смылся.
— И поехал автостопом?
— Именно так.
— Господи, как я тебе сочувствую. Слушай, если я могу что-нибудь для тебя сделать…
— Можешь.
— Что?
— Не рассказывай об этом Муди.
— Ладно.
— А то он будет волноваться.
Он меня просто убьет. Мне лучше испариться. Она ему расскажет, и он меня убьет. Он сильно мне врежет. Врежет, как врезал тогда, в старших классах, когда после выпускного на озере я напился и свалился на него с дерева. Он вмажет мне, как вмазал тогда. Один короткий удар в солнечное сплетение, содержащий краткое и внятное сообщение: «ты ублюдок», — и я ощущал его еще несколько месяцев, всякий раз, когда делал вдох.
Я отыскиваю машину и еду через весь город; встречные фары сияют, дразнят — кажется, я нехорошо поступил с Дженной; психоаналитик наверняка подтвердил бы, что нехорошо, — вверх по Девятой, через Маркет, по Франклин вверх и вниз к «Коровьей низине», где живет Тереза. Вниз по склону, потом еще несколько кварталов — и в поле зрения появляется ее квартира на третьем этаже с башенками. Тереза живет на самом верху огромного светло-голубого здания на Гау, в нескольких кварталах от Юнион-сквер, в квартире, которую обставили они с матерью; там очень много подставок для цветов, занавесочек и сто с лишним пузатых подушек. У меня есть план — закончить сегодняшний день в ее постели. У нее огромная кровать со столбиками.
Я осторожно подъезжаю по улице, идущей под углом в сорок пять градусов, и всматриваюсь: горит ли свет в ее окнах. Там темно. На пожарной двери — все тот же пластмассовый сычик. Она уже спит. Нет-нет, там со стороны кухни едва заметный огонек. Телевизор? Может, еще и не ложилась. Может, она уезжала куда-нибудь, потом вернулась и еще не легла спать. Времени всего полдвенадцатого… О
Разворачиваюсь и возвращаюсь. Что-нибудь придумаю.
Останавливаю машину на дорожке позади ее машины, взлетаю по деревянным ступенькам крыльца и звоню. Скажу, что хочу у нее переночевать. Скажу, что ночевать мне больше негде: дом заперт, а у меня нет ключей. Мне так неловко, скажу я и ухмыльнусь. Хе-хе. Случаются же порой такие глупости, скажу я. Подъехал уже совсем близко, был в городе, и вдруг сообразил. А Тоф у Бет, скажу я. Извини.
Она впустит меня. Мы поедем на море, как в прошлый раз, в предыдущий раз, когда я возник у нее около полуночи, изголодавшийся. Предложил отправиться на море, и она, хоть уже и надела пижаму, загорелась этой идеей, пошла переодеваться, а пока она переодевалась, я набил сумку бананами и «фиг- ньютонами»[87] и прихватил бутылку вина. Она вынесла покрывала, а когда мы залезли в машину, там было темно, сиденья холодные, мы включили обогреватель, сцепились руками и помчались по Золотым Воротам и дальше, через Хедлендз, и пока мы ехали по черной дороге, петляя меж лиловых холмов, нам казалось, что мы огибаем гигантские спящие тела. Мимо покосившихся старых военных построек, мимо орудийных башен, торчащих над Тихим океаном — и на пляжу Форта- Кронкайт. Мы остановили машину у почерневших казарм, вышли, сняли обувь и двинулись через маленькую лужицу по серому деревянному мосту — так гулко, — а океан был черен, и прямо от воды дул ветер. Мы свернулись под покрывалом, все еще босые, и стали греть руки друг у друга под мышками…
Она не открывает дверь.
Увидев меня, она покачает головой, но все-таки впустит. Я нажимаю на кнопку еще два раза. Поворачиваюсь и смотрю на улицу.
Машина, черная, сверкающая, едет вверх по склону и останавливается на углу. За рулем — женщина лет тридцати пяти, она при полном параде, и никого, кроме нее, в машине нет. Ставит машину на тормоз и начинает рыться в сумочке. Нас разделяет не больше двадцати футов. Она поднимет глаза и посмотрит в мою сторону. Ее взгляд упадет на крыльцо, и она увидит меня. Она откроет заднюю дверь и скажет, чтобы я пошел с ней и разделил с ней ее ложе. Я
Такие зигзаги случаются часто. Где угодно и с кем угодно.
