Южном микрорайоне. Двери открыла женщина лет сорока в красном атласном халате выше колен — должно быть, новая Инзина сожительница.

— Входите, — с безразличным видом сказала она и затянулась длинной сигаретой явно импортного производства.

Зубров положил папку на полку для обуви и, стянув плащ, аккуратно повесил его на плечики. Затем разулся и ногой подпихнул под полку свои длинные черные туфли, он их стеснялся.

— Вы случаем не баскетболист? — женщина изогнула бровь.

— Да нет, будто, — сказал Зубров и, взяв папку, зачем-то с улыбкой потряс ею, словно в ней лежал документ, подтверждающий, что к баскетболу он никакого отношения не имеет. Продолжая усмехаться, он вошел в комнату.

Инза сидел за своим дубовым письменным столом и что-то вырезал ножницами. Его черная глянцевитая шевелюра была взлохмачена. Глянув на вошедшего, он отложил ножницы и, радостно помахал рукой:

— Что бы я без тебя делал, друг!

— Привет, — сказал Зубров. Положив папку на край стола, он пожал Инзе руку и сел на желтый велюровый диван.

«Шестнадцать рублей восемьдесят копеек за двадцать четыре печатные страницы», — мысленно напомнил себе на тот случай, если Инза пожелает уточнить.

— Ну? Как житуха? Как работа? — спросил Инза и тут же вернулся к своему занятию. Зубров заметил, что на столе разложено несколько иностранных журналов, судя по фотографиям, по археологии. На одном из журналов Зубров не без удивления увидел болгарские литеры.

— Так себе, — сказал он. — Приятного мало…

— Проблемы?

Какие, в сущности, проблемы? Начальство пожурило, ученики не слушаются… обычные будни.

— Ерунда, — сказал он. — Откуда такие журнальчики?

— Ясный перец — из загранки! — отозвался Инза. — Вот, монтирую. У одного знакомого копировальник… только это так, между нами, лады? Вот, видишь, коллаж делаю. Получится этакая занятная страничка. Потом в аппарат его — ррраз! — и готово. Все, конечно, черно-белое будет, как в «Искре», но… — он сделал хитрую мину, — у нас ведь и так все черно-белое, хе-хе…

Тут Зубров заметил, что Инза слегка в подпитии.

«Надо бы про деньги напомнить», — подумал он, но говорить напрямик было как-то неудобно. Зубров дотянулся до крайнего журнала и откинулся с ним на диване, наслаждаясь непривычной мягкостью. С яркой мелованной обложки на него глянул череп, потерявший где-то в тысячелетиях обе теменные кости и сильно напоминавший самодельную пепельницу из тех, что цыгане сбывают на рынках. Эта ассоциация заставила Зуброва вспомнить сон матери.

В комнату вошла женщина, в руках она держала круглый бамбуковый поднос с кофейником.

— Инза, кофэ.

Она поставила поднос на маленький антикварный столик и, виляя бедрами, удалилась. Когда звук ее шаркающих шагов затих где-то на кухне, Инза обернулся и спросил тихо, даже малость заговорщически, словно держал эту тему в тайне от своей сожительницы:

— Ну, как тебе то, что я написал? Зацепило?

Зубров стал вспоминать текст, который сам же печатал на прошлой неделе, но в голове ничего не осело, кроме названия какого-то древнего мавроканского народа — то ли «буштумы», то ли «башманы».

— Я так понимаю, ты первобытных изучаешь, — сказал Зубров. — Должно быть, это увлекательно.

— Ясный перец! — обрадовался Инза. Он вскочил со стула, разлил по чашкам дымящийся кофе и дал одну чашку Зуброву. Затем сел рядом и продолжил: — Да, брат, я изучаю бушменов, и у меня даже имеется своя теория. Знал бы ты через что нужно пройти, чтобы добиться разрешения на выезд в Мавроканию, а тем более на раскопки бушменских стоянок. Сплошная бюрократия, врагу не пожелаешь… Так ты, значит, понял, что я хочу сказать в своей диссертации? Понял?

Зубров улыбнулся уголком рта и пожал одним плечом. Он понимал, что без знаменитого отца, доктора исторических наук профессора Артура Берка, добиться права на выезд было бы в самом деле трудно. Зубров осторожно глотнул кофе: надо сказать, это был лучший кофе из тех, что он пробовал в жизни.

— Бушмены — чистая раса, — стал вполголоса объяснять Инза. — Они — наидревнейшие хомо- сапиенсы, существовали еще до кроманьонцев. Ясно? Последние их захоронения сделаны меньше пяти веков назад, и эти захоронения ничем не отличаются от тех, что были сделаны в древности. Сечешь? Это значит, что всю историю человечества они пребывали в своем первозданном виде. Официально считается, что термин «бушмены» происходит от мавроканского «буштабия». Это значит — «живущие в кустах». Наши отечественные ученые знаешь чем это объясняют? А тем, что бушмены обитали в засушливых мавроканских саваннах, где росли только сухие кустарники. Считается, что бушменов в саванны оттеснили предки древних мавроканцев. Но все это фигня. На самом деле они сами ушли.

Инза посмотрел на Зуброва, должно быть прикидывая, имеет ли смысл рассказывать дальше.

— Между нами говоря, — тут он перешел совсем на шепот, — в действительности слово «бушмен» — болгарского происхождения, хоть об этом, сам догадываешься, распространяться не принято. «Буш» по- древнеболгарски значит «мало», «мен» — «пьющий». Выходит, малопьющий. Сечешь? Вот что такое лингвистика, друг. Языки надо знать.

«Странно, — подумал Зубров. — Инза — партийный, к тому же он, вроде бы, неплохой ученый- исследователь… Но в верном ли направлении он копает?»

— Я кое-что в старых книгах нашел… — сказал Инза. — Видимо, название «бушмен» возникло около трехсот лет тому назад. Предполагаю, что его предложил один из первых болгарских антропологов, а потом его подхватили и другие историки. Сам понимаешь, наша цензура не могла допустить, чтобы термин, используемый в отечественной науке, имел болгарские корни. Да уж, в Федерации хорошо научились историю переписывать. Каждому народу, всякой народности что-нибудь досталось. А уж тем, кто за пределами, и подавно. Потом вообще никаких корней не отыщешь. Вот так. Эти умники придумали ту самую «буштабию» — живущих в кустах. А ведь бушмены в саваннах вовсе не оттого прятались, что их мавроканцы теснили. Нифига. Они не мавроканцев боялись, а океана. Знали о губительном воздействии мертвой воды. Вот почему они и пили так мало.

«Нет, все-таки не туда он копает», — подумал Зубров с тревогой. Понизив голос, он спросил:

— Что, вода была мертвой?

— Да она и сейчас мертвая! Мертвее не бывает! — Инза говорил таким тоном, словно Зубров не понимал очевидной истины. — Она реструктурирована. И мы ее пьем. А вот бушмены — те запросто без нее целую неделю обходились. Бабы бушменские — те вообще, подобно верблюдам, особые курдюки на бедрах имели. В них вода накапливалась, ясно? Но с этого самого места, друг мой, начинается совсем другая эволюционная теория. — Он хитро ухмыльнулся, погрозил Зуброву пальцем. — Эта теория представляет собой нечто среднее между нашей, официальной, и ихней, болгарской, но в отдельности обе они ошибочны, понятно? И болгарская, и наша.

Инза поднес чашку к губам, и глаза его сделались большими и как бы стеклянными: он над чем-то сосредоточенно размышлял.

«Для чего он мне все это рассказывает?» — нервно думал Зубров.

— Пора науку из заблуждения выводить, — торжественно сказал Инза, словно отвечая на его вопрос. — Да только не сразу, не одним махом, а понемногу. Микроскопическими шажками. Наши потомки обязаны правду знать, и кто, если не мы, эту правду им откроет? Но не думай, что я так наивен, чтобы орать об этом во всю глотку. Я не собираюсь открывать перед ними все карты, не собираюсь. Я всего лишь хочу заложить зерна сомнения. Понял меня, а?

Зубров отхлебнул кофе и не почувствовал вкуса.

— Правда, конечно, нужна, — нехотя согласился он и глянул в сторону дверного проема.

«Науку — из заблуждения, — подумал он. — Правда для потомков… Кем ты себя возомнил, Инза? И что делаю я рядом с тобой, крамольником?»

— Ладно, ладно! — неожиданно бодрым тоном сказал Инза. — Ну что, по пятьдесят граммов на душу