«От ״бренди״ бывают бредни», — со странным чувством подумал Зубров и, чтобы скрыть набежавшую ухмылку, обхватил рукой губы и подбородок, как бы изображая мыслителя.

Инза подошел к столу, отыскал среди бумаг снимок и небрежно протянул Зуброву. Это была фотокопия какого-то старого рисунка, изображающего худых темнокожих людей с копьями в руках.

— Вот так они выглядели, — сказал Инза. — Это и есть бушмены. Многие зарубежные исследования косвенно подтверждают, что они прямые потомки дельфинов.

Он погрузился в раздумья, стоя среди комнаты, и стало слышно, как по радио бодрый мужской голос сообщал, что дождливая погода будет сохраняться до завтрашнего вечера.

«Сколько я его знаю? Два с половиной года… Или три, — прикинул Зубров. — В Багровске он никогда не высказывал провокационных мыслей. Шутки шутками, но тут попахивает антифедерационными идеями. Да он и сам признался, что ״намерен науку из заблуждения выводить״! Пусть даже он утрирует… На первый взгляд эта галиматья про дельфинов, конечно, не более чем пьяные фантазии, но может статься, его намерения достаточно серьезны. Кажется, я и сам уже чувствую, какую опасную теорию из этого можно раздуть…»

— Племя бушменов-дельфинантропов ушло жить в безводную пустыню мавроканского континента. Там дефицит воды создавал возможность избежать безумия, — продолжал Инза. — Они и дали начало человеческой цивилизации. Понял? Кстати, один болгарский ученый по фамилии Джонсон на основании некоторых данных предположил, что в языке бушменов были щелкающие звуки. Представь себе: весьма похожие на те, что есть в языке современных дельфинов.

— Ну, знаешь! — не выдержал Зубров. — А как же эволюционная теория? По-твоему она не убедительна? Этак ведь можно чего хочешь понапридумывать! И причем тут болгары? Почему ты все время на их мнение опираешься? Они тебе друзья, что ли? Да в учебнике истории древнего мира для пятого класса черным по белому написано: люди от обезьян произошли. И знаешь, это вполне убедительно. Кроме того, там простым и понятным каждому языком разоблачается целый ряд ошибочных зарубежных теорий. Сказал тоже, болгарские ученые… Так они, извини меня, и в бога верят. Прости меня, Инза, я, конечно, не специалист, но думаю, если ты выступишь на ученом совете с тем, что только что выдал, тебя в пух и прах разнесут. Я сейчас говорю о знатоках классической эволюционной теории… Либо попросту осмеют. Сначала я думал, ты меня разыгрываешь, но теперь мне даже не по себе, честное слово… И самое страшное то, что ты логично говоришь, чересчур логично, Инза. Это… антифедерационно, вот так. Ты мне друг, и я должен тебя об этом предупредить.

— Эх, Орест, — вздохнул Инза. — Вот ты — географ. Разве во время учебы в институте ты не натыкался на уйму противоречий? Уверен: бывало и не раз. Хоть ты наверняка и гнал от себя нехорошие мыслишки, а? Признайся… Гнал — а они все равно лезли. Говорят, что точные науки не могут носить в себе ни национального, ни политического… Фигня это! В действительности всякая страна накладывает свой отпечаток даже на точную науку, вроде математики. А что говорить о наших с тобой предметах, до смешного неточных? Вот в том-то и дело, приятель. Манипуляториум! Эх! — он возвел глаза к потолку, — как бы я хотел подняться над этим территориально-политическим взглядом на науку, как бы хотел! Вот потому и затеял все это, вот потому-то… Ни болгары не правы, ни мы.

— Не говори так, Инза! — возвысил голос Зубров. — Со мной это не пройдет. Я, конечно, по- прежнему тебя уважаю, но мне неприятно будет считать тебя человеком неблагодарным. Выходит, ты усомнился в достоверности открытий нашей науки. Почему? Потому, что тебе было предоставлено слишком много свободы, Инза. Ты забыл, что все это — достижения нашей революции.

Зубров перевел дыхание. Он был доволен тем, что проявил твердость.

Инза смотрел на него долго и удивленно.

— Шаблонные фразы, — холодно сказал он наконец.

Но Зуброву было ясно, что чувства Инзы задеты.

— А я считаю: революция — революцией, а наука — наукой, — вдруг воскликнул Инза. — Как член партии я за достижения революции, а как ученый — за науку.

«Ага, теперь все понятно, — догадался Зубров. — Он хочет, чтобы я поддержал его морально. Инза ищет оправдания себе и своей нелепой теории. Ишь как хитро подбирается: дескать, свои люди, между нами можно обо всем… Впрочем, ему-то бояться и впрямь нечего, прошли времена доносов, да он знает, что я и не из тех, кто донес бы. Но все равно жаль, что нет свидетелей этому разговору… Интересно, чтобы на это сказал его знаменитый папаша?»

— Мы сейчас немного выпили. — Зубров перешел на дружеский тон. — Давай-ка прервем этот разговор и продолжим его как-нибудь потом, на трезвую голову. То, что ты говорил, забавно, а может, где- то и поучительно. Хотя и провокационно, даже в качестве фантастического допущения…

— Вот видишь, вот видишь! — Инза повеселел. — Ты согласен, что это поучительно? Я бы выразился иначе: в этом есть потенциал. Я виноват, что обрушил на твою голову чуть ли не всю свою концепцию сразу, виноват. Говорю же, надо маленькими шажками, маленькими.

«Он меня неправильно понял», — подумал Зубров, но решил больше не усугублять ситуацию и, поднявшись, стал прощаться.

— Хороший кофе, — сказал он.

— Представь себе, отечественный. — Инза развел руками. — Правда, из спецмагазина. Папик прислал. Знаешь, что, Орест? Ты забудь о том, что я говорил, ладно? Разговор этот не стоит продолжать… не стоит… На самом деле всей моей теории никто из нашего ученого круга не узнает. Я только попытаюсь подавать факты в таком виде, чтобы они дали повод возникнуть некоторым сомнениям, понимаешь? Я ведь просто на твою реакцию хотел посмотреть. Того, что ты сказал, мне достаточно. Спасибо, друг.

Инза протянул руку, и Зубров ее машинально пожал. Он был озадачен. Глянув на стол, он подумал, что неплохо бы утянуть один из этих журналов и потом перевести. Но это безумная затея: теперь словарь болгарского можно купить разве что на черном рынке, и то за бешеные деньги.

— Совсем забыл! — Инза стукнул себя по лбу. — Сколько там я тебе должен? Сейчас, за калькулятором схожу.

— Не надо. Было бы что считать. — Зубров назвал сумму.

Инза улыбнулся, полез в карман и достал деньги. Оказалось ровно шестнадцать рублей восемьдесят копеек.

Выйдя на улицу, Зубров огляделся. Во дворе — ни души. Все так же сеял дождь, но теперь, когда не надо беспокоиться о папке с бумагами, непогода ему даже нравилась: было что-то таинственно- привлекательное в этой моросящей мгле.

Он побрел по мокрому асфальту, но решил идти не на остановку, а в обход: хотелось прогуляться.

Так что же получается: Инза против системы? Что он пишет? Тайный труд, лжеучение. Хоть и не в разрез с материалистической теорией Лининга, однако это противоречит традиционной федеративной науке — единственно верной, сто раз доказанной и — черт побери! — до боли справедливой. Но Инза пытается ее переосмыслить. Сомнению подвергает. Подточить стремится — точно так же, как червяк точит крепкое здоровое яблоко. Почему? Не верит? Усомнился в верности теории Лининга?

Что же это — наивное правдоискательство или коварная неблагодарность Родине? Нечестно и предательски то, что он делает. Инза — гражданин Федерации, член партии, ученый, выходец из хорошей семьи. Отчего он такой двуличный? Положим, в детстве у него было больше свободы, чем у других. Значит, это привилегии, которые есть у отца, так его избаловали? Ну, допустим. Да только разве это объясняет бунтарство Инзы Берка? А что, если он хотя бы на сотую часть того, о чем говорил, прав?

Вздохнув полной грудью, Зубров задрал голову и посмотрел вверх, в бездну темного пространства, заполненного бесчисленным количеством падающих капель.

— Эй, пролетарий! — позвали сзади. — Дай закурить.

Зубров похолодел, сердце отозвалось учащенным стуком: гопники!