Зубров машинально замахнулся. Его трясло.

— Ну! — сказал Верник, дергая глазом.

На Зуброва нашло странное ощущение гиперреальности. Лицо Верника на миг показались ему какой- то бессмысленной намалеванной рожей, которую в эту минуту кто-то для чего-то удерживает перед ним. Все остальные были тоже не вполне реальны и как бы только для фона. Зубров встряхнулся и обвел их взглядом: нет, они таки были реальны, они смотрели с напряженным ожиданием, им всем до ужаса не терпелось узнать, как он себя поведет.

— Вон отсюда, — прохрипел он. Тело его начинало угрожающе цепенеть. — Проваливайте!

— Нет уж, — процедил Локков, и по его непоколебимому виду стало понятно, что так просто он не отвяжется. — Послушайте, я вам реально предлагаю нормальный способ все это замять. Может быть, мы даже совсем забудем этот инциент и не станем никого вызывать. Вы же не глупый человек, зачем вам из-за такой чепухи садиться в тюрьму? От вас требуется встать на колени и извиниться. И тогда милиции не будет. Обещаю.

Зубров ударил его, но все же успел умерить силу за долю секунды до того, как кулак ткнулся в узкий подбородок подростка. Локков взлетел в воздух легко, как пушинка, — он описал дугу и, развернувшись в воздухе, шлепнулся животом на пол.

Девочки завизжали и кинулись к двери. Началась давка.

Зубров несколько мгновений смотрел на неподвижно лежавшего Локкова, а затем выругался:

— Черт!

На него навалилось понимание того, что только что случилось. Он схватил себя за кулак, осмотрелся. Верник с Гудастовым пятились. Контиков присел над Локковым, попробовал перевернуть его на спину.

— Стой! — крикнул Зубров. — Нельзя! Может быть сломан позвоночник! Надо срочно в скорую звонить…

Он окинул взглядом оставшихся. Кого бы из них в учительскую отослать? Нет, лучше он сам…

— Псих… — ошеломленно пробормотал Верник. — Не выпускайте его…

— Строим баррикаду! — крикнул кто-то.

Все, кто был в классе, бросились сдвигать парты.

— Арда оттащите! — попросила Лина. — Кто-нибудь, сбегайте за медсестрой.

Она склонилась над Локковым, хотела развернуть, но, видимо, вспомнила слова учителя и остановилась. На светлом замшевом пиджаке Локкова остались следы ее крови.

Зубров одним движением отодвинул парту, преграждавшую путь, присел рядом с Локковым. Первое, что пришло на ум — проверить пульс. Он протянул руку, но в это время парень шевельнулся и начал подниматься. Повернув голову, он что-то пробормотал. Шатаясь, прополз на четвереньках около метра и снова повалился. Контиков снова кинулся к нему и помог сесть. Локков вяло оттолкнул его и стал нескладными, паралитическими движениями ощупывать лицо, бормоча что-то вроде «закопают тебя, урод хренов».

Зубров прошел мимо и свернул к выходу. Больше никто не пытался перегородить ему дорогу.

Он стоял у окна в учительской, когда во двор въехал милицейский УАЗик.

Зубров посмотрел на электронные часы. Может, пока не поздно, спрятать их под шкаф? Ведь придется же объяснять следователям, где раздобыл.

Он вспомнил о ноже. В квартире наверняка обыск устроят. Если бы нож в кухонном столе или кладовке лежал, еще куда ни шло, но он завернут в обрывок газеты и спрятан в духовке — готовая улика. Что сделано в неосознанном страхе, выльется в очередную беду.

А вообще черт с ними, с часами, пускай остаются. Проще рассказать все, как было. Никто ему, конечно, не поверит, но это не его проблемы. Головы кое-кому поломать придется. Ну и пускай ломают, авось, докумекаются, откуда все это взялось, — тогда и он тоже узнает.

Зубров отошел от окна и повалился на диван, — тот отозвался унылым скрипом.

Черт возьми, как же это могло произойти?

Ему запомнилось необычное ощущение — оно пришло за секунду до того, как он ударил: внезапно страх уступил место гневу, это было как вспышка света в темноте. В этот миг он мог выбирать. И он свой выбор сделал. И что с того, что это стоило ему спокойного будущего и свободы? Назад время не воротишь, жизнь совершила вираж, и теперь все будет по-другому.

Из-за предусмотрительно запертой Табитой Цвяк двери послышались шаги: по коридору шли несколько человек. Судя по тяжелому топоту, мужчины — строгие, уверенные, неумолимые. Безусловно, они вооружены. Попробуй оказать сопротивление или бежать — и они застрелят на месте, прямо здесь, в школе. Нет, он пришел сюда добровольно, чтобы сдаться, они наденут на него наручники и поведут по коридору, а затем через школьный двор.

Шаги были все ближе, и Зубров подумал, что возможность выбора все еще есть. Он задрожал и, поднявшись с дивана, задыхаясь, пошел к окну.

Зачем жить? Все, о чем мечтал, — чушь. Все, во что верил, — обман. Разве нет?

Открыть щеколды, спрыгнуть со второго этажа. Вон те двое в сиреневых шинелях окрикнут его, но он не послушает и бросится к забору. Тогда они начнут стрелять.

В дверном замке загремел ключ. Зубров положил руку на оконную щеколду, однако открывать не стал.

Дверь отворилась, и кто-то с порога сказал железным голосом:

— Зубров, на середину помещения! Руки за голову!

Вот, сейчас начнется. Перед тем как обернуться, он увидел, как во двор школы вкатилась черная «Волга», за ней еще одна, серая. Машины остановились, в обеих одновременно распахнулись все дверцы, и вышло несколько мужчин в штатском.

Зубров подчинился приказу. К нему подошли сзади и надели наручники, не тронув часы. Затем перед ним возник молодой милиционер в лейтенантских погонах.

— Лицом к стене, — сказал он.

Зубров стал, куда велели.

Он подумал о матери. Когда они ей об аресте сообщат? Должно быть, не сразу, а когда понадобятся ее свидетельства. А может, все это еще как-то обойдется? Может, она ни о чем и не узнает?

Не ври себе… Он уперся лбом в стену. С наивностью придется попрощаться, начинается другая жизнь — жестокая, реальная. «Ты сам этого захотел, — подумал он. — Все неприятности, которые были раньше, покажутся мелочью». Тюрьма — Зубров слыхал, что это такое.

Табитта тоже вошла в учительскую. Лейтенант предложил ей сесть и ответить на какие-то вопросы. Они заговорили вполголоса.

Зуброву надлежало оставаться на месте. Его охранял другой милиционер, очень маленького роста. Зубров не мог рассмотреть его краем глаза, но заметил, как он тщедушен. Неожиданно в голову взбрело, что вместо того, чтобы стать учителем, надо было идти служить в милицию: уж там-то он куда больше чувствовал бы себя на своем месте. «А может, не поздно еще к ним попроситься? — подумал он. — Что, если они прощают тех, кто…»

Он не успел развить эту идею, поскольку в эту минуту в учительскую решительным шагом вошел дородный мужчина в дорогом черном костюме и с холеным лицом, а за ним еще двое.

— Я — Локков, — сказал он. — Кто старший? Вы? Мне надо с вами поговорить, лейтенант. Пусть нас оставят наедине.

Зубров похолодел. Он украдкой повернулся и увидел, что лейтенант с чрезвычайно взволнованным лицом стоит по стойке «смирно».

— Пусть подождут за дверью, — повторил Локков-старший.

Лейтенант сделал знак маленькому милиционеру и тот вывел Зуброва в коридор. Было слышно, как следом посеменила перепуганная Табитта.