Тимон отскочил и огляделся. С первого удара прошло не больше десяти секунд, никто не крикнул.

Тимон взглянул на меч в своей руке, лезвие его было покрыто кровью и грязью. Тимон чувствовал, как спадают с него уныние и приниженность раба. Искра разгорелась в пламя, он снова чувствовал себя человеком.

Он посмотрел на остальных рабов, сидевших на скамье. Никто из них не шевельнулся. У всех тусклые нелюбопытные глаза. Это не люди. Тимон почувствовал холодок при взгляде на них. Ему нужны люди. Он должен найти людей.

Среди них есть один. Его зовут Зама. Молодой, не старше Тимона. Дикий раб, захваченный за рекой. Носит цепи не больше года. Тимон смотрел на него и видел, как у того оживает взгляд, увидел, как у Замы сжимается челюсть.

– Молоток! – приказал Тимон. – Принеси молоток! – Зама шевельнулся. Усилием воли он разрывал рабские привычки.

– Быстрее, – сказал Тимон. – У нас мало времени.

Зама подобрал шахтерское тесло с короткой ручкой и железным концом и встал со скамьи.

Тимон почувствовал, как оживает его дух. Он нашел человека. Он протянул запястья, держа в руке окровавленный меч.

– Сбей цепи, – сказал он.

Ланнон Хиканус был доволен, но старался не показать этого. Он стоял у окна и смотрел на гавань, где у пристани стояли пять галер. Ланнон намотал на палец завиток бороды и втайне улыбнулся.

В комнате Риб-Адди своим чопорным и четким голосом читал, расчесывая пальцами реденькую чахлую бородку:

– Сегодня в Опет с южных травяных равнин прибыло пятьдесят восемь больших слоновьих клыков, всего весом в шестьдесят девять талантов.

Ланнон быстро повернулся, скрывая за гримасой свое удовольствие.

– Ты сам присутствовал при взвешивании? – спросил он.

– Как всегда, мой господин, – заверил его Рид-Адди, а его чиновники оторвались от своих свитков, увидели, как смягчилось выражение лица Великого Льва, улыбнулись и закивали головами.

– Ага! – хмыкнул Ланнон и снова повернулся к окну, а Риб-Адди возобновил чтение. Голос его звучал монотонно, и Ланнон отвлекся, но подсознательно вслушивался в голос книгохранителя. У Рид-Адди была привычка слегка повышать голос, когда он доходил до пунктов, которые могли вызвать неудовольствие Великого Льва – низкий доход, неподтвердившаяся оценка, – и Ланнон немедленно набрасывался на него. Это убеждало Риб-Адди, что Великий Лев финансовый гений и что от него ничего невозможно скрыть.

Мысли Ланнона забрели далеко, он переворачивал мысленные камни, чтобы посмотреть, что выбежит из-под них. Он подумал о Хае и почувствовал, как холодок прерывает его довольное настроение. Что-то изменилось в их дружбе. Хай стал по-другому относиться к Ланнону, и Ланнон искал причину этого. Он отбросил мысль о том, что это может быть последствием долгого отчуждения. Нет, тут что-то другое. Хай что-то скрывает, он отдалился. Редко проводит он ночи во дворце, разделяя кости, вино и смех с Ланноном. Часто, когда Ланнон посылает за ним вечером, вместо того чтобы прийти с лютней и новой песней, Хай присылает через раба ответ, что он болен, или спит, или пишет.

Ланнон нахмурился и услышал, как становится выше голос Риб-Адди. Ланнон повернулся к нему.

– Что? – взревел он, и лица чиновников пожелтели от страха. Чиновники спрятали головы в свитки.

– Мой господин, в южном конце шахты обрушилась скала, – запинался Риб-Адди. Его уже перестало изумлять, что из множества чисел Ланнон немедленно выбрал десятипроцентное снижение добычи на одной из десятков маленьких шахт срединного царства.

– Кто старший надсмотрщик? – спросил Ланнон и распорядился заменить этого человека.

– Это небрежность, и я этого не потерплю, – сказал Ланнон. – Затронута выработка, погибают ценные рабы. Я предпочту потратить больше крепежного леса, это в конце концов обойдется дешевле.

Риб-Адди продиктовал одному из чиновников приказ, а Ланнон повернулся к окну и вернулся к своим мыслям о Хае. Он вспоминал, как бывало раньше, когда присутствие Хая делало каждый его триумф более ценным, а каждое разочарование легче переносимым. Все хорошее происходило, когда рядом с ним был Хай.

В редкие моменты внутренней честности Ланнон сознавал, что Хай Бен-Амон – единственный человек, которого он может назвать другом.

Положение отделяло его от других. Он не мог требовать от окружающих человеческого тепла и дружбы, в которых нуждается и царь. Его жены и дети боялись его. Они неуверенно себя чувствовали в его присутствии и уходили от него с явным облегчением.

Во всем царстве был только один человек, которому хватало мужества и честности, чтобы вести себя при царе естественно, невзирая на последствия.

– Он мне нужен, – подумал Ланнон. – Он нужен мне гораздо больше, чем я нужен ему. Все его любят, но только он один искренне любит меня. – И он сморщился, вспомнив, как Хай бросил ему вызов. Именно он, Ланнон Хиканус, сорок седьмой Великий Лев Опета, больше страдал от их отчуждения.

– Больше я его не отпущу от себя, – поклялся он. – Никогда не позволю ему уйти от меня. – И честно признался себе, что ревнует к своему жрецу. – Я уничтожу всякого, кто встанет между нами. Он мне нужен.

Он подумал о последней поездке Хая Бен-Амон. Неужели это действительно такое важное и срочное дело, что верховный жрец отправляется на 400 миль, взяв с собой две когорты своего легиона и пророчицу Опета, чтобы освятить маленький храм богини в заброшенном гарнизоне на краю северного царства? Скорее похоже, что Хай покинул Опет по какой-то другой причине, а в результате Ланнон скучал, раздражался и чувствовал себя одиноким. Хай знал, что Ланнон собирался отпраздновать свои именины.

Мысли Ланнона прервал топот солдатских ног. Он отвернулся от окна в тот момент, когда три высших офицера вбежали в комнату. С ними был центурион в пыльном плаще и неначищенных доспехах. В его бороде была пыль, пыль покрывала его сандалии. Он шел быстро и издалека.

– Мой господин. Плохие новости.

– В чем дело?

– Восстание рабов.

– Где?

– В Хилии.

– Сколько?

– Много. Мы точно не знаем. Этот человек, – он указал на центуриона, – видел это.

Ланнон повернулся к усталому офицеру. «Говори!» – приказал он.

– Я был в патруле, величество. Отряд из пятидесяти человек на севере. Мы увидели дым, но когда подошли к шахте, все было кончено. Бараки рабов открыли, гарнизон перебили. – Он помолчал, вспоминая мертвецов со вспоротыми животами и кровавую массу кастрации у них между ног. – Они ушли, все, кроме больных и хромых. Этих оставили.

– Сколько?

– Около двухсот.

– Что вы с ними сделали?

– Предали мечу.

– Хорошо! – Ланнон кивнул. – Продолжай!

– Мы пошли за главным отрядом рабов. Когда они вышли из Хилии, их было больше пяти тысяч, и они двинулись на север.

– На север, – прорычал Ланнон. – Конечно, к реке.

– Они движутся медленно, очень медленно. А по пути все грабят и жгут. Мы шли за ними по столбам дыма и стаям стервятников. Население перед ними разбегается, оставляя им все. Они пожирают землю, как саранча.

– Сколько? Сколько? – спрашивал Ланнон. – Мы должны знать!

– Они открыли бараки в Хилии, в Тие и в десятке друих шахт, а все полевые рабы присоединились к ним, – ответил центурион.