– Давай, ведьма! Смотри в будущее. Я задал простой вопрос. Отвечай!

Царь остановился перед ней, поставив одну ногу на ступени трона, плечи откинуты, бедра в мужской надменности продвинуты вперед, насмешка на красивом лице, насмешка в голосе.

Танит не слышала вопрос, она поискала слова, и ее охватила волна дурноты. Пот пробился сквозь краску на ее верхней губе, тошнота сменилась головокружением.

Лицо Ланнона отступило, ее затопила тьма. Поле зрения ее сузилось, она смотрела в длинный темный туннель, в конце которого лицо Ланнона горело, как золотая звезда. В ушах ее слышался рев, звуки бури, летящей через лес. Потом звуки бури смолкли, наступила тишина, и послышался голос. Голос хриплый и низкий, ровный и монотонный, голос мертвой женщины или опьяненной дымом кальяна. Со слабым удивлением Танит поняла, что голос исходит из ее горла, и слова поразили ее.

– Ланнон Хиканус, последний Великий Лев Опета, не вопрошай будущее. Твое будущее – тьма и смерть.

Она увидела, как ее собственное изумление отразилось в лице Ланнона, увидела, как вспыхнули его щеки, а губы стали мраморными.

– Ланнон Хиканус, пленник времени, расхаживающий за прутьями своей клетки, чернота ждет тебя.

Ланнон мотал головй, стараясь отогнать эти слова. Золотые локоны, еще влажные от ритуального омовения, дрожали на его плечах, он поднял обе руки в знаке солнца, пытаясь отвратить слова, которые попадали ему в душу, как стрелы, выпущенные из лука.

– Ланнон Хиканус, твои боги уходят, они летят вверх, оставляя тебя черноте.

Ланнон отступил от трона, поднял руки, защищая лицо, но слова безжалостно находили его.

– Ланнон Хиканус, ты, желающий знать будущее, знай же, что оно ждет тебя, как лев ждет беспечного путника.

Ланнон закричал, и ужас его перешел в ярость.

– Зло! – закричал он и бросился на пророчицу, взбежал по ступеням трона. – Колдовство! – Он ударил Танит по лицу, потом стал бить по голове и спине. Каппюшон ее плаща откинулся, иволосы рассыпались. Удары громко звучали, но Танит не издавала ни звука. Молчание ее привело Ланнона в бешенство.

Он схватил ее за плащ и стащил с трона.

– Ведьма! – кричал он и сбросил ее со ступеней. Она тяжело упала и покатилась, пытаясь встать, но Ланнон пнул ее в живот, и она со стоном согнулась, сжав живот, а ноги в сандалиях продолжали бить ее.

Ланнон ревел и гонялся за ней по комнате, он дико оглядывался в поисках оружия, хотел уничтожить эту женщину и произнесенные ею слова.

И вдруг команта заполнилась жрицами, и Ланнон, тяжело дыша, пришел в себя, в его бледных глазах еще горело безумие.

– Величество! – Вперед выступила преподобная мать, и безумие Ланнона отступило, но он дрожал и губы его побледнели и тряслись.

Он повернулся и выбежал из комнаты, оставив Танит плачущей на мощеном полу.

Божественный Совет Астарты собрался в комнате преподобной матери, и пока она передавала требования Великого Льва, все слушали и думали каждый о своем. Совет состоял из верховной жрицы и двух ее советниц, старших жриц, которые должны были непосредственно наследовать пост преподобной матери.

– Как можно выдать жрицу земному суду Великого Льва? Какой прецедент мы тем самым создадим? – спросила сестра Альма, маленькая сморщенная старушка, с лицом, похожим на мордочку любопытной обезьяны. – Какое преступление совершило это дитя? Если и совершила, то мы должны рассудить и назначить наказание. Мы должны защищать своих, даже если это означает бросить вызов царю.

– Может ли жречество позволить себе такой благородный жест? – спросила сестра Хака, со смуглой кожей в оспинах, с длинными черными волосами, тронутыми сединой, с жесткими челюстями и низким, почти мужским голосом. Ей еще не исполнилось сорок лет, и она, несомненно, переживет преподобную мать. До последнего времени считалось, что именно она унаследует руководство жречеством, и она этого страстно желала. Однако после появления в Опете пророчицы ее позиции стали менее прочны. История свидетельствовала, что именно пророчицы становились преподобными матерями, и их шансы на это были наибольшими. Вдобавок она, несомненно, была любимицей верховного жреца, а это важное преимущество, когда речь идет о заполнении вакантного места в Божественном Совете. В Танит у сестры Хаки появилась сильная соперница, но у нее были и иные, помимо чисто политических, причины ненавидеть ее.

Даже сейчас она помнит, как были отвергнуты ее притязания, и щеки ее гневно вспыхнули. Она по- прежнему хотела эту девушку, по-прежнему видела ее во сне, и часто, когда она находилась наедине в темой комнате с молодой послушницей, она обманывала себя, внушая, что это Танит.

– Достаточно ли мы сильны, чтобы отказать царю? – Она посмотрела в лица остальных. Все знали, какая несдержанная, неумолимая сила правит Опетом. Все знали, что до сих пор никто: ни аристократ, ни жрец, ни друг, ни враг – не смели противостоять ей.

Молчание длилось, пока сестра Альма не закашлялась мучительно и не сплюнула кровавую слизь и вытерла рот платком, лицо у нее стало напряженным, а глаза усталыми и тупыми.

– Тебе недолго осталось, старуха, – подумала сестра Хака с мрачным удовлетворением, скрытым за маской озабоченности.

Снова все молчали, пока нерешительно не заговорила преподобная мать: «Возможно, нам стоит понять, в чем грех девушки и совершила ли она его».

Это было все, что нужно сестре Хаке, и та немедленно взяла дело в свои руки. «Пошлите за девушкой, – приказала она. – Мы ее допросим».

Айна помогла Танит войти в комнату, обе спотыкались и сгибались, одна от возраста, другая от боли. Они цеплялись друг за друга, и престарелая жрица подбадривала молодую, но когда она увидела собравшийся Совет, лицо ее исказилось от гнева и она закричала:

– Девушка больна! Разве у вас нет жалости? Зачем вы послали за нами?

– Молчи, карга, – сказала Хака. Она смотрела на Танит. Лицо Танит распухло, на нем ясно видны были синяки. Один глаз закрыт, веки покраснели, а губы разбиты и покрыты струпьями.

– Позвольте ей сесть, – требовала Айна. – Она слаба и больна.

– Никто не имеет права сидеть перед Советом, – ответила Хака.

– Во имя богини.

– Не богохульствуй, старая карга.

– Я не богохульствую, а прошу о милосердии.

– Ты слишком много говоришь, – предупредила ее сестра Хака. – Уходи! Оставь девушку здесь.

Казалось, Айна будет споорить, но сестра Хака встала, лицо ее исказилось от гнева, голос стал хриплым и яростным.

– Уходи! – повторила она, и Айна вышла, спотыкаясь и бормоча, оставив Танит, которая едва держалась на ногах, перед Советом. Сестра Хака опустилась на свой стул и посмотрела на Танит. Теперь она свое возьмет, впереди целый день, если понадобится; она наслаждалась.

Танит держалась только усилием воли. Чувства ее плыли на волне боли. В нижней части живота ощущалась свинцовая тяжесть, но она слышала вопросы, которыми ее забрасывали. Сестра Хака хотела знать, чем она так разгневала царя, она доказывала, что Танит подвергла опасности все жречество, настроив царя против него. Она все время возвращалась к вопросу: «Что же ты ему сказала?»

– Не могу вспомнить, сестра, не могу вспомнить, – шептала Танит.

– Ты хочешь, чтобы мы поверили, что слова, вызвавшие такие серьезные последствия, можно легко забыть? Отвечай.

– Это были не мои слова.

– Чьи же тогда? – Сестра Хака наклонилась вперед, лицо ее было покрыто пятнами сифилиса, свесились поседевшие пряди. – Чьи это были слова, если не твои собственные? Богини?

– Не знаю, – выдохнула Танит и прикусила губу от резкой боли в нижней части живота.

– Ты говорила голосом богини? – спрашивала сестра Хака хриплым голосом, жестокая, как хищная птица. Ястреб, бросающийся на ласточку.