После этого глава Левых конюшен послал во все стороны карательные экспедиции, вызвал младших братьев, а также единомышленников. Хатиро Тамэтомо находился в недрах Охара[488]. Размахивая мечём, он летал, словно птица, — и пропал. Остальные пятеро залегли в разных местах — в Курама, в Кибунэ, в селенье Сэриу[489], но их настигли и повязали. Решили порубить их на горе Фунаока[490]. Все спешились и выстроились в ряд. Среди других находился глава Каммонрё [491] Ёринака.

Взяв влажную бумагу для туалетных надобностей[492], он вытер ею губы, провёл вокруг рта и со смешком сказал:

— О, Ёситомо, это же неблагородно — стремиться к тому, чтобы в мире остаться только самому, одному-одинёшеньку. Чего доброго, когда-нибудь Вы пожалеете об этом! И в течение этой жизни ненадёжно всё. Для процветания потомков не понадобится. Однако сейчас и говорить об этом бесполезно. Похоже на то, будто жалеешь о жизни. Так вот, Ёринака ссылается на послание государя, говорит о жизни отца, о том, что повеления свыше исполняли многие, о смертной казни, о ссылке, о том, что если смотреть на вышестоящих, то и не узнаешь, как себя вести.

Потом повернулся лицом на запад, десять раз возгласил нэмбуцу и подставил шею под удар. Поистине, смотреть на это было невозможно! Четверо остальных поступили так же. Хорош был каждый.

Осуществлял операцию таю из Левого отряда охраны дворцовых ворот Нобутада. Докладывая об этом деле государю, он сказал:

— Всё это было во время семидневного траура по покойному экс-императору. Сажать людей в тюрьму было нельзя, — и выбросил тела убитых в густую траву к югу от зерновых амбаров[493].

Вассал Киёмори, офицер дворцовой охраны Хэй Иэсада был на Тиндзэй, но, услышав об этом сражении, он спешно вскочил на коня и пристыдил владетеля провинции Харима:

— Те, кто считаются обладателями луков и стрел, наделены особенно глубокими чувствами. Они помогают тем, кому нужно помочь, если же человека следует наказать, — прощают его. Есть тексты, в которых сказано, что у лука и стрел тоже есть провидение, что и семья тоже привыкает к процветанию, а дядя с тётей бывают как родители. Дядя — это всё равно, что отец. И нечего бояться всевидящего ока богов и будд. Однако же отнюдь не следует думать, что господина Симоцукэ и господина судью зарубили по чьей-то вине. Не потому ли это произошло, что зарубили господина помощника конюшего Хэй? Действуя таким способом, укрепляют царствующий дом, встают на защиту августейшей особы государя! — так твердил он, заливаясь слезами.

Киёмори изволил подумать, что в этом резон есть, закрыл рот и удалился. Люди, которые это слышали, передавали другим: «Чувствовать сострадание — это совсем не обязательно не быть грубым. Иэнага-то вон как умело пристыдил!»

Кроме того, главе Левых монарших конюшен было сказано:

— Дети у Тамэёси в столице малы, но, говорят, что много среди них особ и мужского, и женского пола. Когда же кроме дочерей там окажутся и сыновья, он должен будет потерять их всех.

Так было сказано, а потому, пригласив Ёситомо Хадано Дзиро Ёсимити, его известили:

— У иных есть матери, других воспитывают кормилицы, и нет у них сил уйти в горы и леса. Всех младенцев, которые живут в столице, должны отыскать, и он их потеряет. Среди них есть четверо малышей в особняке на углу Рокудзё и Хорикава. По пути ты не доводи их до слёз, но всех вместе собери на горе Фунаока, отсеки им головы и представь сюда!

Тогда Ёсимити, хотя он и испытывал большую жалость, но делать нечего — раз повеление господина было получено, приготовил паланкин, взял с собой пятьдесят с лишним всадников и поехал к углу Рокудзё и Хорикава. Говорили, что мать с утра отправилась в Явата[494]. Малыши ещё спали. Когда Ёсимити объявил:

— Прибыл посыльный от господина Вступившего на Путь, — они выскочили наружу с восклицаниями: «Я тоже, я тоже хочу к нему!»

А после того, как Ёсимити сказал:

— Господин Вступивший на Путь изволил затвориться на горе Фу на ока и сообщил, что он должен опять участвовать в сражении в столице, и, несмотря на то, что он обязательно хотел бы посмотреть, какие обычаи приняты на войне, всего, что там случится, он не увидит, поэтому велел, чтобы княжичи прибыли ему навстречу. Вот я и приехал за вами, — одиннадцатилетний Камэвака, девятилетний Цурувака и семилетний Тэнъо втроём, ни о чём не спрашивая, с радостью уселись в паланкин. А тринадцатилетний Отовака явно засомневался и сказал:

— Его светлость наш батюшка изволил поехать к господину Симоцукэ. Почему это он должен затворяться на горе Фунаока?

Когда же Хадано произнёс:

— Как же он мог говорить вам о таком захолустье?! Скорее заходи! — он отвечал:

— Да и матушка наша ещё не пожаловала из храма Явата. Велите подождать её.

Тогда уже трое младших братьев стали его убеждать:

— Господин наш, старший брат, быстрее пожалуй к нам! Тогда мы тотчас же поспешим к нашему батюшке!

И господин Отовака против своей воли сел и поехал. Было трогательно слышать, когда мальчики по пути торопили носильщиков паланкина: «Медленно! Быстрее!».

Печально, что по шагам баранов к месту их заклания не опознать его. Уже достигнув горы Фунаока, в селении Комацу носильщики паланкина остановились. Трое младших братьев быстро вышли из паланкина наружу и стали озираться по сторонам:

— Где же наш батюшка?!

По густым зарослям, сквозь которые пролегала дорога, господин Отовака всё поняли, выглядывая из