паланкина, лишь тайно проливал слёзы.

Хадано-но Дзиро посадил мальчиков на колени, погладил их по головам и, произнёс, плача и плача:

— Действительно, как можно знать всё? Когда господин судья сделался врагом государя, об этом узнал глава ведомства. По его приказанию Масакиё взял меч и вчера на рассвете зарубил его на углу Ситидзё и Сюсяка[495]. Его старшие и младшие братья все, кроме Хатиро Ондзоси, бежали, а пятеро, начиная с Сиро из Левой дворцовой гвардии, были зарублены вчера в местности, густо заросшей высокой травой. Над их мёртвыми телами хлопают крыльями коршуны и вороны. О судьбе вельмож услышал и Ёсимити, который только что лишился их.

Когда он сказал это, мальчики заплакали, завопив в голос:

— Что это, сон или явь?! — и ухватились руками за Ёсимити.

Среди них Отоваси, который был несколько старше остальных, впился пальцами в окошко на боковой стенке паланкина и только тайком проливал слёзы, не подавая голоса.

Господин Цурувака сказал, глядя на Хадано:

— Увы! Похоже, что Ёсимити ослышался. Правильнее было бы сказать, что людей проводили к господину Симоцукэ. Наших досточтимых старших братьев, которые участвовали в сражении, государь вряд ли мог повелеть зарубить. По какой же причине могут распорядиться убрать нас, малолетних?

Господин Камэвака, вцепившись в Хадано, проговорил:

— Увы! Как ни плох господин Симоцукэ, всё-таки так печально, что он отдал подобное распоряжение! Между людьми принято говорить обо всех старших и младших братьях одной семьи. Если Вы окажете помощь нам, трём-четырём, мы будем хорошими людьми. Но как Вы можете заставить нас служить двум- трем сотням дурных вассалов? Те, что теперь не раскаются, хорошо работать не будут.

Господин Отовака вышел из паланкина наружу и, отстранив младших братьев, которые вцепились в Хадано, сказал так:

— Стыдно! Послушайте людей. Успокойтесь и послушайте, что я вам скажу. Господин Симоцукэ — наш старший брат, значит, это человек, на которого можно положиться. Отец, Вступивший на Путь, в шестьдесят с лишним лет погрузился в болезнь. Нам сказали, что он хотел не сегодня- завтра принять монашество и помочь нам. Нас вызвали и даже зарубят как нарушителей закона. Как он может беспокоиться о нашем будущем и помочь нам? Пусть даже к нам придут с помощью, — разве нам от этого может стать легче? Не плачьте, дети! А если и будете плакать, кто нам поможет? Если нужно обязательно учиться умирать, думаю, что это надо делать именно сейчас. Если умирать, когда станешь взрослым, тебе будет жаль лишиться жизни, когда узнаешь, что тебя вот-вот зарубят, — и это бывает со всеми. А какой прок от того, что сейчас мы останемся в живых? Наш батюшка, который должен был жить в этом мире, поражён стрелой. Наши старшие братья, на которых следует полагаться, зарублены все. Господин Симоцукэ, который может нам помочь, — враг. У нас нет никакой собственности. Выклянчивая подаяния, что станем делать, когда люди будут указывать на нас пальцем со словами: «Вот они, дети Тамэёси»? Лучше обратим нашу любовь к батюшке, не издадим больше ни звука и перестанем плакать; повернувшись лицом к западу[496], молитвенно сложим ладони, — батюшка наш, господин, Вступивший на Путь, обернётся к нам четверым! Если мы возгласим: «Наму Амида буцу»[497], то сразу же явимся туда, где пребывает наш батюшка.

Когда он сказал это, трое его младших братьев, как и учил их старший, перестали плакать в голос, но, обратясь лицом к западу и сложив ладони вместе, пали ниц, а более пятидесяти воинов все пролили слёзы. Среди них был Хадано-но Дзиро. Он омыл потоками слёз рукава «устрашающих» доспехов из красной кожи, и сделалась эта кожа словно намокшая.

Господин Отовака же сказал:

— У тех мальчиков волосы свешиваются на лица. Жарко! Может быть, завязать их кверху?

Тогда к каждому из детей прикрепили по одному взрослому: к Отовака — Гэмпати, к Камэвака — Готодзи, к Цурувака — Ёсида-но Сиро, к Тэнъо — найки[498] Хэйда. Каждого мальчика посадили на колени, перевязали ему волосы, вытерли с лица пот, из пелёнок соорудили перевязи, чтобы катать мальчиков за спиной, нянчили их у себя на коленях, утром и вечером гладили их по чёрным волосам, — причём думали, что всё это в последний раз. И в глазах у них темнело, и в ушах шумело, однако у мальчиков всё это лишь вызывало слёзы, они же и без этого редко переставали плакать. Из-под рукавов, которыми они прикрывались, слёзы текли потоком.

Потом господин Отовака сказал так:

— Вы, наверное, думаете, что раз я старший брат, то сначала необходимо разобраться и решить со мной, а после — с мальчиками. Это сомнительно. Кроме того, увидев, как меня зарубили, малыши обязательно перепугаются, поэтому я думаю, что первыми должны умереть они.

А Хадано, заметив:

— Да, это будет лучше всего, — извлёк из ножен меч, развернулся и, когда стал приближаться к мальчикам, они испугались тени от меча и вскрикнули:

— Правда, нас не убьют?! Помогите!!!

Охранники сомкнули ряды, крепко схватили их, и мальчики издали скорбный вопль. Охранникам было неуместно возглашать свои имена[499], но, подняв руки, они прикрыли мальчиков рукавами и все вместе издали вопль горести и печали.

Хадано-но Дзиро вложил меч в ножны, вытер лицо рукавом и сквозь слёзы, бегущие потоком, размышлял: «У них же нет хозяина. Когда я смотрю, как они выглядят, я думаю не о том, как могут они держаться, я думаю, в какую сторону побегут малыши, о том, что стану для них мудрым законоучителем, буду содействовать достижению абсолютной мудрости господином Вступившим на Путь, о том, что я тоже обрежу себе волосы, удалюсь в горный храм, что я тоже буду мечтать о грядущей жизни!» — так думал он тысячи раз.

— Япония — уже недруг нам. Куда бы ни направляться, лишь бы убежать. И ещё: какое же преступление совершил глава ведомства? — так он раздумывал и ничего другого делать не мог, только горько плакал.

Господин Отовака оттаскивал мальчиков, которые без конца плакали, цепляясь руками за кормилиц:

— Ну зачем вы так, мальчики! Без толку так убиваться. Когда говорят о роде Гэн, имеют в виду, что каждый человек, родившийся в этом доме, вплоть до самого последнего, сердцем твёрд. Мы, ведь, действительно происходим от императора Сэйва, мы настоящие потомки господина Хатимана. Птица, называемая калавинка[500], ещё в зародыше поёт таким голосом, который превосходит голоса птичьей стаи; от двух листиков сандалового дерева исходит благоухание. Дети тоже таковы.

Расстелили шкуру, на неё положили в ряд троих детей. Хадано обогнул её сзади, господин Отовака сел впереди. Не показывая свой меч, он повёл глазами по сторонам.

— Было сказано, что пора отправляться в то место, в которое изволил переправиться наш батюшка. Батюшка же пребывает среди вон тех западных гор. Мы собираемся отправиться туда, поэтому, как и прежде, закроем глаза, сложим руки ладонями вместе и возгласим нэмбуцу.

Так он учил их, и трое мальчиков снова закрыли глаза, обратились лицами к западу и сложили руки ладонями вместе.

— Куда Вы переправились, наш батюшка? Сейчас мы прибудем к Вам. Подождите нас, пожалуйста!

С этими словами мальчики громкими голосами возгласили нэмбуцу.

В это время Хадано обнажил меч, отвёл глаза в сторону и зашёл сзади. Головы Камэвака, Цурувака и Тэнъо упали вперёд.

Отовака напряжённо смотрел на них. Он ничуть не заробел и цвет лица не потерял.

— О, как они прекрасны! Так же поступите и со мной.

Так он сказал, сложил вместе все три головы, рукавом вытер кровь с их волос и лиц, дождём роняя слёзы.

— Несчастные! Я, их старший брат, стою перед ними и думаю о них с глубоким состраданием. Их