Новый экс-император был переправлен к монаху-законоблюстителю Камбэну[423] и находился у него. Но людей, которым следовало прислуживать ему, там не было, сам же он был в слезах, и сердце государево не очистилось. В сильной скорби он продолжал размышлять так:

Ходили слухи, что Тамэёси, судья с улицы Рокудзё, находится в Восточном Сакамото[425], поэтому Киёмори, владетель провинции Аки, сообщил, что должен сделать запрос. Тем временем, собралось более 500 всадников, которые переправились через бухты Сига и Карасаки[426] и направились в Восточный Сакамото.

Пока они то тут, то там в разных местах вели поиски, в Трёх пагодах [427] собралось множество монахов.

— Хоть и говорят, что здесь заперся враг династии, но без спроса вторгаться в храмы никак нельзя. Следует просить монахов, чтобы они Вас проводили, — негодовала братия.

Киёмори отвечал, что это не его личное дело, ссылаясь на спущенный ему приказ императора.

— Даже речи нет о таком прецеденте, когда бы люди шли против государева повеления, — заявил он и арестовал двоих вассалов.

Киёмори не стал сражаться с монахами, но, потеряв достоинство, повернул назад и дотла сжёг жилища у западной бухты возле Оцу[428]. Это потому что он слышал, будто тамошние жители посадили вчера на корабль судью и переправили его в бухту Мино. Однако этот его поступок был несправедливым.

Тамэёси не находился там, где ожидали. Он укрылся у Микавасири Горо тайфу Кагэёси, и в шестнадцатый день той же луны 50 всадников, миновав храм Миидэра, направились в Восточные провинции, однако они подверглись чему-то вроде наказания Неба и в бухте Мино, поражённые тяжёлыми болезнями, решили, что всё, по-видимому, кончено.

Пока то да сё, они стали помогать друг другу и в конце концов пустились в бегство. Тогда до них дошёл слух, будто на подходе находятся большие силы правительственных войск. Те немногие вассалы, что следовали за Тамэёси, отстали от него, а с ним остались шестеро его детей и несколько всадников.

Сильно обеспокоенный, он думал перебраться в восточную часть провинции Оми, однако стало слышно, что застава Фува[429] закрыта, и тогда Тамэёси решил, что дети его должны поступать кто как захочет, а сам он вернётся назад и побудет пока у Горо- даю в Восточном Сакамото.

Несколько дней спустя по совету придворной челяди он поднялся на гору Хиэйдзан, явился к монаху из Южной долины, что возле Восточной пагоды, и, вступив на Путь Оставившего свой дом[430], облачился в одеяния с чёрными рукавами.

Прежде желал он стать владетелем провинций Иё, Харима и Муцу, теперь же, напротив, уединившись плотью, подобной росе, наголо обрив голову, подобную снегу, взял себе буддийское имя, о коем и не помышлял, и стал прозываться Гихобо.

Этого Тамэёси, когда ему было 14 лет, в награду за то, что он взял в плен своего дядю Ёсицуна, сделавшегося врагом династии, назначили младшим офицером Левой гвардии охраны дворцовых ворот. В 18 лет за заслуги в препровождении нарских монахов[431] из Куринояма восвояси он был назначен в Сыскное ведомство, а в ответ на слова о том, что должен служить в какой-либо провинции, сказал, что это должна быть одна из тех провинций, в которых служили его предки. Ему ответили тогда, что, может быть, он надеется получить место в провинции Муцу[432] , но ведь в те времена, когда его предок Ёриёси[433] стал в этой провинции занимать должность, в ней двенадцать лет шла война. Когда же в этой провинции исполнял служебные обязанности его отец Ёсииэ, война продолжалась ещё три года, а потому считается, что его дом стал навлекать на неё несчастья. Что высочайшее соизволение еще не последовало, но судья сказал, чтобы для него выбрали какую-нибудь другую провинцию, не Митиноку.

Однако и ни в какую другую провинцию его не назначили, и до 60 с лишним лет он состоял низшим чиновником в Сыскном ведомстве. В довершение всего Тамэтомо после беспорядков в земле Тиндзэй был назначен туда государственным чиновником, а потом снова служил в том же Сыскном ведомстве. В душе он испытывал грустное чувство из-за того, что не достиг той цели, о которой мечтал, что напрасно мечтал он о будущем процветании.

В монастырском помещении для желающих принять постриг Тамэтомо увидел тетрадь для регистрации умерших монахов[434] и вписал в неё собственноручно своё буддийское имя, после чего начертал стихотворение:

Между тем, тут и там у него имелось шестеро детей. Поднявшись в горы, чтобы узнать, что за блага ожидают их отца в будущем, и увидев, как изменился цвет его рукавов[436] , все они отжали от слёз концы своих рукавов. Хатиро Тамэтомо, который был одним из них, проговорил:

— Хоть и случилось так, но мы не должны относить это на счёт сердечной слабости нашего отца. Мирские обычаи не бывают непременно одинаковыми повсюду. Бывает время, когда мы поднимаемся вверх, и бывает время, когда мы спускаемся вниз. Это не обязательно означает, что мы сами расположены к этому. Господину Вступившему на Путь свойственно спокойствие во всём; ведёт он себя со смирением, до сих пор у него не было никаких воспоминаний, он не изволил принимать даже самого малого подношения. Все мы, пятеро или шестеро молодых людей, обладающих талантами, о которых должен был слышать кто-то из полководцев, не дошли до того, чтобы опозориться тем, что попали в плен, и не могли также отречься от мира и стать шраманами[437], которые выпрашивают себе пропитание. И даже в таких условиях всему этому не видно конца. Как бы там ни было, следуйте разъяснениям Тамэтомо.