— Вода есть? Не пить! — последовало высочайшее повеление, и никто из спасавшихся бегством ни на одно мгновение не задержался, но со стороны храма Миидэра, полного священнослужителей, прибыли люди с кувшинами для воды. Когда они прибыли, цвет лица у августейшего немного исправился. После этого Иэхиро вымолвил[328]:
— Противник наверняка не догонит нас. Теперь можно немного расслабиться.
— Отныне, — заметил государь, — терпеть страдания никому не нужно. Куда спрятаться? Кто сможет нам помочь? В самом деле, исполняя государственную службу, всё делаешь безо всякой пользы для самого себя, только испытываешь неудобства.
В этих его словах почувствовалась слабость. Она вызвала у Его величества слёзы. Каждый держал в глубине души желание взглянуть, как выглядит государь, — и был преисполнен печали. Удерживая слёзы, люди на разные голоса говорили:
— Почему нельзя возвратиться во второй раз в ту жизнь, которую один раз уже пришлось посетить?! Так или иначе, в грядущей жизни вряд ли снова родится государем тот, кто сподобился быть им в настоящем. Не станет он также пылью и пеплом. Куда он сможет уйти, когда уйдёт от нас?
— Устремления ваши действительно верны, но почему же только я должен оказывать вам помощь, когда сами вы сдаётесь на милость напавшего на вас противника, сложив перед собою руки ладонями вместе? Те, кто сопровождает меня, будут сражаться. Думаю, что дела наши очень плохи! — говорил государь, плача и плача. При этом все воины также захлёбывались от слёз.
Они настойчиво заявляли о том, что должны прислуживать государю, сопровождая его, однако его величество снова и снова говорил, чтобы они не спорили, и спасался бегством, весь в изнуряющих его слезах. Государь, который передвигался, доверяясь луне и солнцу, не обращал внимания на неведомые горные дороги. А о Левом министре, который доверялся морям и горам, и говорить нечего. Он сделался подобен обезьяне, разлучённой с деревьями, неотличим от рыбы, поднявшейся на сушу. Он горько плакал, со слезами оглядываясь назад, озабоченный своим будущим и опечаленный тем, как будет отныне именоваться государь; бежал, куда несли его ноги, охвачен был унынием того грешника, который блуждает в промежуточном бытии[329].
В этом положении Новый экс-император, хоть воины у него и были, изволил считать, что никакого прока от них и быть не может. Но, как и следовало ожидать, после того как они разбрелись по сторонам, Его величество изволил остаться один-одинёшенек, и он почувствовал себя унылым и не связанным ни с кем. Теперь с ним были Иэхиро и Мицухиро, отец и сын. Взяв августейшего за руку, они сошли вниз, в долину, и там спрятали государя под хворостом. Отец с сыном оба укрылись в тени густых зарослей деревьев, росших неподалёку, о чём только не думая в глубине души!
ГЛАВА 4.
О том, как утром дотла сожгли пристанище врагов
Воины Ёситомо и Киёмори взяли приступом, запалили и сожгли дотла императорский дворец[330]. Им сказали, что Новый экс-император проследовал в Восточные горы[331], и они кинулись по его следам; прошёл слух, будто бы многие противники затворились в храме Хосёдзи[332], — и его окружили и обыскали. Но храм этот просторен, и обследовать его нелегко, поэтому во дворец отправили посыльного и сообщили, что в него нужно запустить огонь. Тогда Синсэй[333] заявил, что какой бы отряд ни затворился в нём, разрушить огромный храм[334] трудно. Так он сказал, и это было выше его сил.
Тамэёси по пути в храм Энгакудзи сжёг дотла дворец Нового экс-императора на углу Сандзё и Карасумару[335], а также покои Левого министра; на востоке Сандзё мятежники рассеялись на все четыре стороны. Прошёл слух, что Новый экс-император соблаговолил уединиться на горе Исполнения Желаний. Когда же наступил час Лошади [336], государю угодно было возвратиться во дворец Такамацу. Ёситомо и Киёмори подтянули шнуры на шлемах и поскакали.
В саду оба они опустились на колени и приняли почтительную позу. Августейший сказал Синсэю:
— На днях в столице соберётся много бунтовщиков. Они намерены охаивать страну и поднимать в мире смуту. Но не успеют мятежники оглянуться, как Вы принудите их к сдаче, избавите страну от позора и возвысите своё семейное имя. Успехи в этом деле уже серьёзны. Награды за эти успехи должны дойти до Ваших потомков! — так государь изволил выразиться.
Каждый внимал ему, приникнув головой к земле, и уходил. Лица у всех казались серьёзными. Набравшись смелости, воины сопровождения громко закричали, — и это было необычно. После того как наступила ночь, были произведены награждения за воинские подвиги. Ёситомо был назначен на должность действительного начальника Правого управления императорских конюшен, Ёсиясу, судье из провинции Муцу, было выдано позволение посещать дворец, а Киёмори стал владетелем провинции Харима.
И тогда Ёситомо промолвил:
— Эту почётную должность первым занимал мой предок Мандзю [337], Хоть и говорят, что благоуханны её следы, но ведь до этого он был действительным помощником главы Правого управления императорских конюшен. А теперь я тоже переведён на должность действительного главы того же ведомства? Я считаю, что это не такая уж большая награда за выдающиеся заслуги. Подобающая честь не оказана. Ёситомо прибыл к Вашему величеству, бросив своего отца и братьев, против собственного отца обнажив лук! Здесь разошлись между собою верноподданство и сыновний долг. А коли это так, кто сможет меня осудить, если даже будут говорить, что я поднимаюсь до положения наследственного придворного? Я слышал, что вообще заслуги перед миром того, кто уничтожает врагов, отнюдь не ограничиваются тем, что он принимает на себя заботу о половине страны. При всём этом, с какою же отвагой отныне и впредь следует нападать на врагов династии?!
Понимая, что у Ёситомо имеются основания для того, чтобы говорить это, государь переместил главу Левого управления императорских конюшен Такасуэ
В общем, во время нынешнего сражения те, кто прославил своё имя, не говоря уже о воинах из домов Минамото и Тайра, проявили свою власть, выстроили свои боевые порядки. Как и положено, ночи громоздились одна на другую, дни следовали за днями. Люди считали, что нужного им исхода сражения они добиваются с трудом, говорили, что связь с государевым делом не бывает слабой, и все сошлись на том, чтобы довериться усмотрению пресветлых богов и трём драгоценностям [339].
Быть может, особенно подействовало то, что существовал государев обет Горному королю Хиёси[340]. На рассвете того дня государю угодно было передать в покои настоятеля[341] прошение о том, чтобы затвориться в священных палатах[342].
Государь изволил изо всех сил[343] возглашать моления. После этого мятежники, которые были под началом Тамэёси, когда они сражались в обороне, защиты богов не лишались. Среди мятежников действовал Тамэтомо[344]. Не ожидалось, что ему придётся лицом к лицу встретиться с противником заурядным. Он подчинялся только своим сердечным порывам. Когда правительственные войска были направлены в семь святилищ Горного короля, они в мгновение ока были разбиты. Такова чудодейственная сила богов!
В старину, в годы правления под девизом Сёхэй[345], Масакадо захватил Восемь восточных провинций. Говорили, что он должен призвать к ответу столицу, и тогда государь, совершая поклонения в храмах, молился о помощи в победе над супостатом. Однако признаков победы всё не было, поэтому августейший Лик дракона[346] потерял свой цвет, а сердца подданных пришли в смятение. В это время глава секты Тэндай бонза Хоссё сподобился
